В спектакле «Послушайте!» убивали не только поэта. Вместе с ним убивали Великую Революцию…»
В последних словах, собственно, и крылась главная суть постановки. Поскольку в авангарде октябрьской революции 17-го года стояли две силы — русская (пролетарская) и еврейская (мелкобуржуазная), — то все последующие годы между ними шла борьба за место у штурвала государственного управления. В любимовском спектакле Маяковский был лишь удобным поводом, чтобы лишний раз уличить первых в том, что именно они погубили Великую Революцию (и довели поэта до самоубийства), а вторых (в лице Бриков) объявить защитниками Великой Революции и главными наследниками Маяковского.
Вот почему сама Лиля Брик была горячей сторонницей таганковской постановки, как и все остальные «друзья театра», причем большинство из них были евреями: Николай Эрдман, Виктор Шкловский, Лев Кассиль и т. д. В порыве охватившего ее энтузиазма Брик на одном из прогонов ничтоже сумняшеся заявила: «Этот спектакль мог поставить только большевик и сыграть только комсомольцы».
В спектакле действовало сразу пять Маяковских: лирик, трагик, трибун и т. д. Одного из них и играл Высоцкий, причем играл с подтекстом. Именно ему выпала честь открывать спектакль и представлять помпезного Маяковского, одетого в чугунный фартук кузнеца, белую парадную рубаху с расстегнутым воротом и засученными рукавами, стоявшего на пьедестале. Однако едва поэт открывал рот и начинал декламировать свои стихи во славу рабочего класса и его власти, как тут же толпа начинала громко свистеть и улюлюкать, после чего Высоцкий-Маяковский сбегал с пьедестала за кулисы. Таким образом Любимов подвергал остракизму именно «пролетарское» нутро поэта.
Вот как оценил игру Высоцкого в этом спектакле уже известный нам таганковед-«гарвардец» Александр Гершкович: «Особое внимание привлекает перекличка и спор Высоцкого с Маяковским по поводу понятия „советский патриотизм“. Зародившись у Маяковского в 20-е годы как выражение заносчивого классово-пролетарского сознания, оно выродилось во времена Высоцкого в сгусток качеств самого отвратительного свойства. В нем смешивалось все косное, лживое, демагогическое и гнусное, что накопилось в жизни общества за сорок лет. Оно лишило людей ощущения реальности происходящего и в собственной стране и вовне. Высоцкий не приемлет патриотизма Маяковского в том виде, в каком его поднимала на щит официальная критика…»
Видимо, именно это расхождение во взглядах на «советский патриотизм» и послужило поводом к тому, что во время сдачи спектакля в Ленинграде 16 апреля 67-го Высоцкий позволил себе отойти от канонического текста Маяковского. У поэта текст звучал следующим образом: «Хорошо у нас в Стране Советов. Можно жить, работать можно дружно…» В спектакле это выглядело следующим образом. Смехов-Маяковский говорил: «Хорошо у нас в Стране Советов!» На что Высоцкий-Маяковский отвечал не утвердительно, а спрашивал: «Можно жить?» Чиновниками, принимавшими спектакль, это было расценено как издевка. Однако никаких оргвыводов по отношению к Высоцкому в итоге не последовало. И спектакль был успешно принят к вящей радости всей либеральной общественности. Принят даже после того, как один из членов высокой комиссии из Управления культуры Москвы составил о нем следующее резюме:
«Театр сделал все, чтобы создать впечатление, что гонение на Маяковского сознательно организовано и направлено органами, представителями и деятелями советской власти, официальными работниками государственного аппарата, партийной прессы… Выбор отрывков и цитат чрезвычайно тенденциозен… Ленинский текст издевательски произносится из окошка, на котором, как в уборной, написано „М“. В спектакле Маяковского играют одновременно пять актеров. Но это не спасает положения: поэт предстает перед зрителями обозленным и затравленным бойцом-одиночкой. Он одинок в советском обществе. У него нет ни друзей, ни защитников. У него нет выхода. И в конце концов как логический выход — самоубийство. В целом спектакль оставляет какое-то подавленное, гнетущее впечатление. И по выходе из зала театра невольно проносится мысль: „Какого прекрасного человека затравили!“. Но кто?.. Создается впечатление, что советская власть повинна в трагедии Маяковского».
Скажем прямо, многое из вышеперечисленного имело место быть в судьбе Маяковского: например, травля его определенными официальными лицами, трагическое одиночество, разочарование в отдельных коллегах и т. д. Однако правдой было и то, что свою лепту в это трагическое мироощущение поэта (причем лепту весьма существенную) внесли Брики и их окружение. То есть, следуй Любимов исторической правде, он должен был отразить в своем спектакле и этот аспект. Но он этого не сделал, поскольку целью его была отнюдь не правда, а исключительно конъюнктура, в том числе и политическая: надо было защитить Брик и ее теперешнее окружение от нападок державников. Вот Любимов и защищал, подрядив на это дело всю труппу своего театра вместе с Высоцким.
Вернемся к хронике событий весны 67-го.
22 апреля Высоцкий дал два концерта в Ленинграде: в СКБ АП и школе № 156. На следующий день он дал домашний концерт у Г. Рахлина, а 24-го — пленял своим песенным талантом публику в Технологическом институте.
Тем временем на Одесской киностудии Кира Муратова завершила работу над фильмом «Короткие встречи», однако настроение у съемочной группы отнюдь не праздничное — фильм мытарят многочисленными поправками. 22 апреля Госкино в лице В. Баскакова, Е. Суркова и И. Кокоревой выносит свой жесткий вердикт фильму, из которого я приведу лишь небольшой отрывок, касающийся героя нашего рассказа. Цитирую: «В фильме не получился образ героя. В исполнении актера В. Высоцкого фигура Максима приобретает пошлый оттенок. Фильм перенасыщен деталями, порождающими настроение уныния и бесперспективности. В связи с этим необходимо заменить одну из песен В. Высоцкого — „Гололед, гололед“…»
Почему именно эта песня вызвала негативную реакцию принимающей стороны? Дело в том, что цензоры были не дураки и, приобретя за последние годы хороший опыт по части расшифровки всевозможных «фиг», которые мастерили в своих произведениях либералы, сразу раскусили скрытый подтекст песни Высоцкого. Им стало понятно, что «гололед» — это антоним другого слова — хрущевской «оттепели» (об этом же, как мы помним, была и другая недавняя песня Высоцкого на ту же тему — «В холода, в холода…»). Да и другие строчки из песни указывали на ее второе содержание:
…На поверхность, а там — гололед! —И затопчут его сапогами…
Гололед! — и двуногий встаетНа четыре конечности тоже.
То есть в понимании Высоцкого брежневский «гололед» грозил затоптать людей сапогами (в другой его песни пелось: «сапогами не вытоптать душу» — опять же применительно к существующей власти), а также вел общество ни много ни мало к… озверению людей. Как мы теперь знаем, к последнему приведет совсем другое — горбачевская перестройка, которая будет проводиться в жизнь по лекалам именно либералов-западников.
