Вилли обладал шестым чувством, которое подсказывало ему, когда, чтобы не навлечь на себя гнев отца, лучше всего промолчать. Кинтин смеялся над его картинами, которые казались ему скопищем ромбов и кубов ярких цветов, которые будто парили в пространстве, но он продолжал рисовать то, что ему хотелось. Он никогда не играл с Кинтином в бейсбол и не ходил с ним на митинги. В конце концов Кинтин осознал, что Вилли совершенно не интересуют дела «Импортных деликатесов» и он предпочитает им собственный путь – путь художника. Так что ссориться братьям будет не из-за чего.
34. Пламенная Кораль
Когда Мануэль вернулся на Остров после окончания Бостонского университета, отец сразу же взял его на работу в «Импортные деликатесы». Мануэль был доволен: он изучал торговый менеджмент и мечтал работать вместе с отцом. Офис у него был скромный, но обставлен со вкусом: на письменном столе сверкал бейсбольный трофей, на стене рядом с дипломом висел старый ковер, сотканный тетушками Буэнавентуры много лет назад, – на нем была изображена деревня Вальдевердеха.
– Мой кабинет прямо напротив твоего, – сказал ему Кинтин, вручая ключи. – Отныне и впредь ты – моя правая рука. Я хочу, чтобы ты изучил торговое дело от А до Я, причем в короткие сроки, потому что я хотел бы уже отойти от дел.
В тот же день он подарил Мануэлю золотое кольцо с гербом Мендисабалей, которое я вернула ему, когда Кармелина родила Вилли.
– Это кольцо принадлежало твоему деду Буэнавентуре Мендисабалю, – сказал он. – А до него – твоему предку Франсиско Писарро. Носи его всегда как знак власти. И когда не станет твоего отца, ты завоюешь сей мир.
Кинтину хотелось, чтобы его сыну пришлось не так трудно, как когда-то ему самому.
Чуть позже Кинтин снова появился в кабинете Мануэля с четырьмя толстенными книгами под мышкой.
– Буэнавентура изучал бухгалтерский учет и был убежден, что коммерческий успех зависит от того, в порядке ли содержатся бухгалтерские книги. Хороший коммерсант не отдаст их никому, потому что они так же чувствительны к предательству, как женщина к измене мужа. Через два года после того, как я начал работать в фирме «Мендисабаль», Буэнавентура посвятил меня в свои счета, и я учитывал каждый сентаво, который тратил, и каждый, который зарабатывал в компании. Я хочу, чтобы ты с сегодняшнего дня стал главным бухгалтером «Импортных деликатесов».
Мануэль обнял Кинтина и поблагодарил. Он верил в своего отца и радовался, что отец верит в него.
В то лето Вилли проводил каникулы дома. Он хотел посвятить их рисованию эстампов в Старом Сан-Хуане. Ему нравилось вставать до рассвета, «седлать» свою красную «веспу» и ехать к замку Сан-Херонимо. Там он устанавливал мольберт на крепостную стену с восточной стороны и ждал восхода солнца.
Однажды в воскресенье Вилли предложил Мануэлю поехать вместе с ним на утреннюю прогулку по городу. Тот день оказался важным для обоих; позже Вилли рассказал мне о том, что произошло. Они отправились в путь на мотоциклах – Мануэль на синей «веспе», Вилли на красной – и, приехав на площадь Ла-Рогатива, спешились у статуи епископа. Эта бронзовая статуя, которая словно парила над стенами Старого Сан-Хуана, была одним из любимых памятников Вилли. Они приехали поздно и пропустили восход солнца. Мануэль не любил рано вставать, и Вилли пришлось ждать до девяти, пока тот проснется. Потеряв терпение, он вылил на брата стакан ледяной воды. Мануэль мигом вскочил с кровати. «Ты что, решил поиграть в пожарника?» – закричал он на него, но тут же рассмеялся. Они в шутку сцепились, упали на пол и стали валтузить друг друга.
Потом Мануэль сделал свою обычную пробежку – четыре с половиной километра по пустырю Морро. После чего они вместе позавтракали в «Бомбоньерке». Наконец Вилли установил мольберт на площади Ла-Рогатива. Он поставил раму с холстом, взял карандаш и стал рисовать. Ветер, дувший со стороны бухты, приносил к подножию стены запах селитры. Мануэль разминался, распугивая своими прыжками голубей на площади. Вилли поднял глаза на шум крыльев, и вдруг карандаш у него в руке застыл.
– Ты только посмотри! Я выбрал совсем не тот сюжет. Вон те две статуи на балконе куда интереснее, чем епископ на площади Ла-Рогатива.
На балконе дома напротив, расположившись в шезлонгах, загорали две девушки; на них были одинаковые купальники, причем такие смелые, что, казалось, они прикрылись почтовыми марками. Дом был очень красивый, розового цвета, с изящным, полукруглым балконом, с которого свисала гирлянда вьющихся анютиных глазок. Мраморная лестница вела на второй этаж.
– Мы никогда не были здесь в детстве? – спросил Мануэль. – Я помню эту пурпурную гирлянду. Она вся в шипах – мы еще укололись, когда высовывались с балкона.
– Это дом Эсмеральды Маркес, лучшей подруги мамы, – сказал Вилли. – У нее две дочери: Перла и Кораль Устарис, две девочки с длинными косами, которые переехали в Соединенные Штаты. В нашей семье о них ничего больше не знали, но теперь, похоже, они вернулись.
Память у Вилли была как у слона. Он был на пять лет младше Мануэля, а помнил все лучше, чем он. Мануэль поднялся с земли и, раскрыв рот, любовался красавицами.
– Да будут благословенны груди и попки самых прекрасных памятников нашего города! – громко сказал Мануэль и пронзительно свистнул, так что светлый юношеский пушок у него над верхней губой затопорщился; ветер донес восклицание до балкона и посадил его, как шаловливого комара, на ухо Кораль.
Мануэль тем временем взобрался на постамент памятника епископу и, стараясь привлечь внимание девушек, стал махать не слишком чистым носовым платком, который достал из кармана. Вилли в свою очередь влез на парапет стены и оживленно размахивал руками.
Кораль дотронулась до Перлы большим пальцем ноги. Она закончила покрывать ногти ярко-красным лаком и сушила их, подставив легкому дуновению ветра, который веял над балюстрадой.
– Кто эти два нахала, что пожирают нас глазами, как ощипанных куриц? Один похож на Педро-дикаря, другой – на викинга. Сходи посмотри, есть ли еще лимонад в холодильнике, и облей их с балкона – пусть убираются отсюда.
– Не ощипанных куриц, а прелестных курочек, – ответил Вилли, который услышал, что говорила Кораль, поскольку обладал тончайшим слухом. – Выходите на площадь, поздоровайтесь с двумя старыми друзьями!
Перла засмеялась и стала разглядывать юношей. У того, что пониже, была смуглая кожа и вьющаяся шевелюра. Он был одет в потертые джинсы и футболку с надписью «Спасите Землю», такая же была и на другом парне, но тот был гораздо выше. У него – светлые усы, борода и грива, похожая на веник, который подметал ему плечи. Кораль, уже рассердившись, снова стала толкать сестру ногой. Перла ушла в дом, а потом вернулась с кувшином лимонада, который и вылила на головы воздыхателей.
Липкий холодный ливень нимало не охладил пыл Мануэля и Вилли, они продолжали вопить и колотить себя в грудь, что твой Тарзан, до тех пор, пока из соседних окон не начали высовываться соседи. Перла и Кораль смутились, ушли в дом и закрыли за собой балконную дверь.
Эрнесто вместе с Эсмеральдой вернулся жить на Остров, окончив сельскохозяйственные курсы в Олбани. Эсмеральда так никогда и не поступила в Институт моделирования одежды в Нью-Йорке, так как из-за пулевой раны, что нанес ей Игнасио, ей ампутировали палец на правой руке. Она даже писала с трудом, тем более речь не могла идти о том, чтобы рисовать модели одежды. Она, однако, нашла в себе силы пережить эту маленькую трагедию и была очень счастлива с Эрнесто.
Кораль родилась через шесть лет после свадьбы, а Перла через шесть лет после Кораль. Они жили в Понсе – Эрнесто был правой рукой своего отца и управлял вместе с ним землями в Салинасе, что были неподалеку от города, – но часто приезжали в Сан-Хуан навестить донью Эрмелинду и останавливались в ее розовом особняке. Хотя я понимала, что Кинтину не понравится, если он об этом узнает, но я тогда часто виделась с Эсмеральдой. Однажды я даже взяла с собой Вилли и Мануэля, и мы все вместе ходили на пляж.
