Вода все еще прибывала, хотя буря кончилась. Еще немножко и фургон поднимется выше забора. Клаас решил дождаться этой минуты, а пока принялся за еду, в чем его крепкий организм весьма нуждался.
А в это время разбитые усталостью, измученные голодом, истерзанные тревогой Альбер, Александр и Жозеф добежали до тех самых скал, где Клаас нарезал молочай. Ручей обратился в бурный поток, но место здесь неширокое, хотя быстрота течения и опасна.
Вот где нам надо переправиться, — сказал Александр, — либо подождать, когда спадет вода.
— Переправимся сейчас, — предложил Альбер, у которого от волнения стучали зубы. — И надо не промочить патроны: они могут нам пригодиться.
— Я иду первым.
— Я за тобой.
— Подожди минуту. Видишь, плывет дерево, вырванное бурей? Оно все опутано лианами. Надо его поймать.
Александр бросился в воду, пырнул, чтобы попасть в более тихое течение, и снова появился метрах в тридцати. Он увидел, что дерево зацепилось за скалу, и вскрикнул от радости. Желая облегчить переправу своим товарищам и помочь им сохранить сухими их ружья и заряды, он вернулся, гребя одной рукой и держа в другой руке лиану, при помощи которой рассчитывал установить сообщение с противоположным берегом. Конец лианы был привязан достаточно крепко. Альбер и Жозеф, разгадав остроумную мысль своего друга, заблаговременно укрепили у себя на плечах карабины и патроны и перешли на противоположный берег, держась за импровизированный трос.
Вода лила с них ручьем, когда они пришли на бивуак, расположенный как раз позади тех скал, где еще недавно рос молочай. Тут они попали в самую гущу слепцов, которые прозрели благодаря вмешательству двух негров и теперь возносили благодарственное молебствие. А негры тотчас заметили новоприбывших и испустили громкий и веселый крик, на который тотчас ответили три крика радости.
— Белые вожди!..
— Зуга! Ты? И бушмен!.. Славные наши товарищи!..
Они обменялись крепкими и сердечными рукопожатиями, более выразительными, чем всякие долгие речи.
Неожиданное появление двух помощников, силу и непоколебимую преданность которых они уже давно оценили, было для французов огромной поддержкой.
Нескольких слов французам было достаточно, чтобы посвятить негров в свои дела, и вот все устремляются к фургону, который мерно покачивается на воде.
Внезапно в нескольких шагах раздаются крики. Потрясая оружием, бежит группа европейцев, — человек пятьдесят, одетых как обычно одеваются на алмазных приисках. Во главе выступает человек, в котором французы тотчас узнают мастера Виля. Но французы слишком озабочены своими делами и не замечают, что их бывший спутник держится как-то странно. Они не успели оглянуться, как их окружили люди, вид которых не внушал ни малейшего доверия.
— Мастер Виль, — воскликнул Альбер, — мы оказали вам кое-какие услуги… Вы нам обязаны жизнью… Я обращаюсь к вашим чувствам… к вашему сердцу… Моя жена похищена бандитом… Она в нескольких шагах отсюда. В этом фургоне… Помогите нам спасти ее от смертельной опасности… вырвать из рук мерзавца, который держит ее в плену… Помогите, мастер Виль!
Полицейский кивает своему отряду, вытаскивает из-за пояса револьвер и спокойно процеживает сквозь зубы:
— Арестуйте этих трех человек!
Альбер, Александр и Жозеф ошеломлены, они окаменели, они не могут верить ни своим ушам, ни глазам. Грубое прикосновение возвращает их к действительности. Никаких сомнений: презренный полицейский пес изменил им… Почему? С какой целью?
Но не такие они люди, чтобы этак вот дать себя арестовать, как каких-нибудь жуликов, и не оказать сопротивления. Они бешено отбиваются, они катаются по земле, увлекая за собой каждый по нескольку человек, и пытаются, хотя и тщетно, вырваться. Напрасные усилия. Их связывают, грубо бросают на землю и лишают возможности сделать малейшее движение. У Альбера глаза наливаются кровью, пена выступает на губах, он рычит и кусает веревки, которые до крови стягивают ему руки. Ценой огромного усилия ему удается встать. Он бросает полубезумный взгляд в сторону реки и видит, что фургон медленно скользит по бурным волнам. Де Вильрож вскрикивает в последний раз и падает без чувств.
— Послушайте-ка, мерзавец, — кричит мастеру Вилю Александр, — что это за гнусное злоупотребление властью? Почему вы нас арестовали? Кто вы такой? В чем вы нас обвиняете?
— Я служу в колониальной полиции и прикомандирован к Нельсонс-Фонтейну. Я все время следил за вами. Никакого злоупотребления властью здесь нет, ибо мы находимся на земле ее величества королевы. Вы обвиняетесь в убийстве и грабеже, а эти двое — ваши сообщники… Вы ответите за это двойное преступление перед представителями британского правосудия. И по закону…
Александр хочет энергично протестовать, когда к Альберу, как бы для оказания ему помощи, подходит человек, одетый по-мексикански. Это тот самый, который помог Жозефу в его поединке с американцем Диком. Он дотрагивается до Жозефа и тихо говорит ему несколько слов по-испански. Каталонец вздрагивает и застывает в неподвижности. Но когда мексиканец снова склоняется над Альбером, все еще лежащим в обмороке, Жозеф, у которого неожиданный союзник перерезал веревки, быстро вскакивает, сбивает с ног людей Виля, стоящих у него поперек дороги, и бегом пускается в лес.
— Ко мне, Зуга! — громко кричит он. — Аваи! Аваи! Месье Александр, я свободен! Подожди ты у меня, английская собака, я еще с тебя шкуру спущу! А мадам Анна будет спасена.
![]()
![]()
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ДРАМЫ В ЮЖНОЙ АФРИКЕ
1
Наводнение. — Его преподобие утратил всякий престиж. — Питер не доверяет грамотным людям. — Три негодяя изумлены. — Боксер, — Братья получают взбучку. — Незнакомец приводит их в чувство. — Корнелис и Питер находят себе хозяина. — Тревога. — Опять Сэм Смит. — История бандита. — Донос. — Пятьдесят ударов кнутом. — Как слон мстит крокодилу. — Муки его преподобия. — Загадка.
— Поправьте огонь, Питер. Я продрог до костей.
— Да, после бури и наводнения стало в самом деле свежо…
— Брр! Говорят, на родине наших предков, в Голландии, такая температура стоит шесть месяцев в году… Если это верно, я сто раз предпочитаю колонию.
— Правильно, Корнелис! Ох, и выпил бы я сейчас пинту горячего кап-бренди!..
Питер заворчал, закашлял, как бык, страдающий воспалением легких, поднялся, взял из приготовленного на ночь хвороста большую охапку и бросил в огонь. Смолистые ветки шумно затрещали, в темноте стали плясать языки пламени.
— Вы, по-видимому, хотите привлечь сюда всех белых и черных висельников, которые бродят поблизости! — сердито воскликнул его преподобие.
Он был в одном своем узком сюртучке и все же казался совершенно нечувствительным к промозглой сырости, которая окутывала их, как ледяной саван.
— Хотел бы я знать, кто может напасть на нас и с какой стороны? — угрюмо отозвался Корнелис. — Но все же мы дорого платим за свою безопасность. И все из-за вас! Мы попали в гнусное положение. Мы, как дураки, поплелись за вами на эту узкую косу, потому что вы обещали найти какую-то точку, якобы отмеченную на вашей хваленой карте. А вы ровно ничего не нашли! Зато мы отрезаны от побережья и будем здесь торчать, пока не кончится наводнение.
— Я, что ли, виноват, если из трех акаций, обозначенных на карте, одна исчезла! Вы, я вижу, от жадности поглупели. Вместо того чтобы хныкать, вы бы лучше пораскинули мозгами, как нам отсюда выбраться и начать новые поиски, когда взойдет солнце.
— Довольно, старый мошенник! Какое право вы имеете давать нам советы и делать нам упреки?.. И нечего лазить в карман за револьвером! Вы пикнуть не успеете, как попадете к аллигаторам. Вот они плещутся! Об этом я сам позабочусь. Так и знайте!
