У меня перехватило дыхание: какой естественный, единственно возможный вывод, если учесть, сколько и что именно она знает на данный момент обо мне и о ситуации в целом.
Я даже не сразу осознал, что она перешла на английский — как будто желала подчеркнуть, что не намерена принимать от меня и такую малость, как общение на более удобном для нее языке.
Я решил отвечать тоже по-английски, чтобы ей не противоречить.
— Аля, любимая, — сказал я громко и торопливо, пока она еще слушала, — все не так! Я приехал за тобой, я искал тебя, как безумный. Эта чертова купюра мешала нам встретиться и до сих пор мешает сойтись. Ты видишь, что мы не можем подойти друг к другу ближе, чем на два шага?!
— Я не желаю подходить к тебе ближе, — отрезала любимая с прежней яростью.
— Мне не нужен этот полтинник. Я прошу тебя только об одном: порви его! Уничтожь его немедленно! Тогда посмотришь: все встанет на свои места.
— Прекрати паясничать! Забери то, за чем пришел. А я посмотрю, с какой скоростью ты после этого вновь исчезнешь из моей жизни.
Я чувствовал всю остроту ее страдания. Я понял, что есть только один способ помочь — взять у нее опасные деньги.
Купюру она не протянула — швырнула.
Не медля ни секунды, я подхватил падавшую бумажку.
На этот раз удар оказался не таким уж и сильным. Но пришелся он прямо в сердце. Я держал купюру только бешеной злостью. Мне было действительно наплевать на состояние и сохранность моего тела; мне было безразлично, сдохну я в следующее мгновение или проживу еще несколько. Главное, чтобы даже мертвая рука продолжала железной хваткой сжимать проклятые деньги.
Через несколько мгновений чернота перед глазами рассосалась. Я еще не мог вздохнуть, но сумел разглядеть свой трофей.
Я чуть снова не выронил бумажку. В моей руке трепыхался, судорожно зажатый, один фунт стерлингов.
Я с трудом развернул кисть — и на обратной стороне купюры прочел начертанные крупным готическим шрифтом слова: «Самое дорогое, ч…» Продолжение фразы закрывали мои пальцы, но я его помнил: «…что у меня есть».
Яркая вспышка молнии сверкнула над головой. И такое же яркое, четкое вспыхнуло воспоминание: узенькая, уютная лондонская улочка, моросящий дождь, моя машина наискосок посреди дороги, тревожно моргающая желтыми огнями, я растерянно оглядываюсь, стоя на тротуаре, и в руке у меня холодный, мокрый брелок в виде фунта стерлингов с готической надписью.
Кол, воткнутый в сердце, стал стремительно истончаться, таять. В отдалении затихали долгие раскаты грома.
— Ну и что долженствует символизировать вся эта пантомима? Напряженную внутреннюю борьбу?
В голосе жены уже не было прежней ярости, хотя она старалась изобразить сарказм. Мое поведение не укладывалось в рамки выстроенной ею версии. Она не понимала, что со мной происходит. В душу закралась обида: неужели она не видела, что мне действительно больно?! Я чуть Богу душу не отдал ради нашего общего с ней блага! Неужели она способна чувствовать только собственную боль?
Молча, не глядя на жену, я занялся своим трофеем, вымещая на нем и злость, и остаточное напряжение, и разочарование.
Прежде всего, я попытался порвать его. Оказалось, что бумага закатана в пластик, пальцы скользили по ламинату. Попробовал разломать ламинат — силы не хватило. Я медленно, с напряжением выгибал его, пробовал разбить рывком. Материал все время упруго разгибался, больно ударяя по пальцам. Я злился все сильнее и упорно повторял попытки.
В какой-то момент я повернул голову вбок и увидел женщину в темной одежде, медленно, старческой походкой приближавшуюся к перекрестку, на котором мы стояли. Мелькнуло удивление: в непогоду, в столь поздний час. Но мне было не до нее.
— Давай, я тебе помогу, — услышал я родной голос с осторожно-примирительной интонацией.
Злость и обида отлетели в небытие.
Крепко ухватившись обеими руками за один конец ламинированной купюры, я протянул второй жене.
Она взяла тоже обеими руками.
Я хотел было предложить скрутить вещицу в разные стороны — взять на излом. В это время я услышал звук медленных, шаркающих шагов, далеко разносившийся во влажном предгрозовом воздухе. Обернулся, вспомнив про пожилую женщину, и узнал ее!
— Вы хотите получить эту вещь назад, леди? — крикнул я по-английски.
— Не только вещь, — спокойно ответила та, — но и плату за ее использование.
— Какая плата вам нужна?
Старуха остановилась и смотрела на нас молча, пристально, как бы прикидывая, что с нас можно взять.
Вдруг жена вскрикнула:
— Нет! — и зашептала мне: — Виктор, не соглашайся ни в коем случае! Она отберет детей!
Детей? Я тупо уставился на Александру. Каких детей?! Хотя… Мы так давно потеряли друг друга… Почему она не могла родить детей… от кого-нибудь? Нет, постойте… Как это «давно»? Всего год. Года достаточно. Или она имеет в виду детей, которые могут родиться у нас?
Старуха смотрела на меня с усмешкой, и я понял, что Александра угадала верно.
Чьи бы там ни были дети, я не отдам их во власть морока.
— Крути! Вправо, как можно сильнее! — крикнул я жене и сам резко повернул по часовой стрелке свою часть купюры.
Ламинат треснул, вслед за ним порвалась и бумажка. Я выхватил у жены кусочек, остававшийся у нее в руках, и принялся рвать бумажку на мелкие клочки. Собственные руки я видел то смутно, то отчетливо, они как будто мелькали рваными кадрами плохонького любительского кино. Я не сознавал, что освещение меняется от беспрерывно сверкающих молний. Шум, стоявший в ушах, я также не идентифицировал как гром. Наконец я вовсе перестал видеть что-либо вокруг: все очертания расплывались и текли перед глазами. Лишь после этого я осознал, что проливной дождь заливает мне глаза, ледяные струи лупят по лицу, шее, а одежда холодным компрессом прилипла к телу.
Я подбросил вверх бумажную крошку. Она последний раз сверкнула, разлетаясь в свете очередной вспышки. Потом стихия взяла тайм-аут: гром и молнии прекратились, дождь внезапно притих.
Я услышал около самого уха интеллигентный спокойный голос:
— Стыдно, молодые люди! Испортили ценную вещь, к тому же чужую!
Я обернулся. Пожилая леди по-прежнему стояла в отдалении от нас, просто влажный воздух хорошо проводил звук.
— На что вы надеялись? — продолжала она. — Ведь ночь совсем коротка!
Как будто в подтверждение ее непонятных слов, небо треснуло новым громовым ударом прямо над нашей головой.
Старуха развернулась и медленно, с достоинством неся седую голову, зашагала прочь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
