Иногда, так тонущий поднимает голову над водой, успевая урвать толику воздуха, в голову Ивана Григорьевича возвращались мысли из прежнего, казалось, навсегда забытого мира. На одну долю секунды он задумывался: что же он делает сейчас в огромной палате с низкими потолками, возле открытых огромных сундуков? Зачем нацепил на себя эту шубу, зачем правая рука сжимает какой-то жезл, что за тяжесть у него на голове? Но тут же он возвращался в единственный истинный мир, в котором он долго-долго жил, скрывая это от своей недостойной родни. Все. Лицедейство закончено. Он больше никогда не наденет гнусные обноски, в которых его заставляли ходить всю жизнь. И лишь смерть сорвет с его головы корону.
Иван Григорьевич понимал, что не царское это дело самому отворять сундуки, самому натягивать соболью шубу, своими руками перебирать священную утварь государева сана. Шагах в пяти от него толпились какие-то людишки. Кто это? Видимо, слуги, о чем-то умоляющие его. Они взбунтовались, это ясно. Но тронуть государя боятся. Вот сейчас сюда придут его верные опричники и покажут им. И верно, идут.
Князь и бандиты удивленно переглянулись, когда вошли в просторную палату. Если второй этаж был спланирован по-современному — настояла мадам Мяснова, то внизу были лишь одни палаты и светелки XVII века. Князь стоял в одной из них, освещенной двадцатью свечами. Несколько слуг толпились на середине комнаты, тревожно переговариваясь и не решаясь подойти к господину.
А тот стоял возле одного из сундуков, только что принесенных этими же слугами по его приказу из потаенной палаты. Подобно Ивану Грозному за час до смерти, Мяснов любовался своими сокровищами.
— Воля моя — взять крамольников! — сказал Иван Григорьевич, указывая пальцем на слуг. Те печально переглянулись и незаметно указали на него пальцем Князю, рассчитывая, что хотя бы незнакомый друг их господина поможет им как-нибудь справиться с бедой — полным сумасшествием хозяина.
— Голубчик, — обратился Князь к ближайшему из слуг, — а что, вам был приказ от Ивана Григорьевича здесь всем столпиться?
— Он нас позвал сундуки перенести, — ответил лакей, слегка запинаясь от волнений последнего часа.
— Расточить крамольников! — гаркнул Иван Григорьевич, но на него никто не обратил внимания.
— Кто еще в доме?
— Ну мы, вы еще, — слуга сперва не понял вопроса, — Матвей, ночной сторож, у себя в каморке от побоев еще не оклемался. Два повара да два кухонных мужика, еще баба подсобная. Их всех Иван Григорьевич почему-то час назад велел на кухне запереть.
— Хоть это не забыл, — заметил Князь, обернулся к своим ребятам и сказал: — Пир-то окончен.
— Конечно, кончен, — печально сказал слуга. — Хозяина лечить надо.
— Сейчас полечим, — сказал Князь. Он вынул браунинг и три раза выстрелил Мяснову в грудь. Тот взглянул на убийцу почти удовлетворенно, как человек, наконец-то получивший неприятный, но ожидаемый ответ на давно заданный вопрос, после чего первый и последний на Руси купецкий царь тяжело рухнул на пол. Его голова упокоилась на сундуке с драгоценностями.
У слуг, наблюдавших эту сцену, было не более одной секунды, чтобы попытаться схватиться за револьверы на боку или берданки за плечами. Четыре пистолета открыли огонь одновременно. Князь сделал шаг назад, затыкая уши пальцами.
Секунд через пять пальба затихла. Двое слуг еще трепыхались на полу в конвульсиях. Кистень каждого из них добил прицельными выстрелами. Потом, не глядя на прочие трупы, Князь подошел к Мяснову.
— Занятный фраер, — сказал он. — Чудной. Но сильный. Мне без него скучно будет. Дай-ка шапчонку.
Кистень поднял корону и подал Князю. Тот посмотрел на нее, разочарованно хмыкнул и швырнул в угол.
— Я думал, хоть позолоты будет побольше. Ну-ка, Кистень, хочу твою голову проверить. Чем шапка Мономаха отличается от любой ювелирной побрякушки? Вы, ребята, рот не разевайте, торопитесь с барахлишком. Чтоб через две минуты наверх можно было поднимать.
— Ну, больше она, тяжелее. Дороже.
— И дураку понятно, что тяжелее, голубчик. Еще.
— Кольцо или браслетик нацепить можно. А шапку Мономаха — только смотреть, заперев двери и шторы задвинув, — подумав, сказал Кистень.
— Ближе, голубчик. А главное? Ладно, не мучайся, времени мало. Ох, трудно думать за всех вас. Шапка Мономаха одна на всем белом свете. И не потому, что сил не хватит сделать копию, а потому, что не нужна она. Все знают, где подлинник находится. И верно ты подметил — никому такое приобретенье не показать. Если ты купил краденое кольцо и в нем усомнился — зовешь ювелира, которому доверяешь. Он делает оценку. А кого ты позовешь шапку Мономаха смотреть? Нет, я позвал бы, пожалуй. Только ювелир из дома бы не вышел. До такого наш хлебосольный хозяин не додумался бы. На этом и погорел.
— Князь, — сказал Кистень, — кто ему такое фуфло поставлял?
— Нашлись добрые люди. Я пару настоящих штучек из Кремля ему доставил. Переверни, кстати, сундуки, голубчик. Тут они должны быть. Потом уже мастерили сами. Но ребята с огнем играли — даже позолотить как следует не захотели. Разберусь.
Князь нагнулся, поднял жезл и начал ворошить сокровища в сундуке, как угли кочергой.
— Достань-ка чашу. И ожерелье. Кинжал тоже наверх пойдет. Он к нему пришел мимо меня, так что придется проверить. Где же наше золотишко? А, во втором сундуке. Хлам выкинь, сундук целиком возьмем.
Бандиты, уже собравшие оружие с трупов слуг, торопливо выполняли новые и новые приказы. Князь же задумчиво глядел на Мяснова, стараясь что-то вспомнить. Наконец он нагнулся над трупом, сунул руку под шубу, долго что-то искал. Потом он вынул пачку акций. Бумаги были прострелены, но в крови не испачкались. Князь, нахмурившись, осмотрел их, свернул трубочкой и сунул во внутренний карман.
* * *
— Господа хорошие, — в очередной раз жалобно простонал Марсель Прохорович, — даже палачи мелкие прихоти своих клиентов исполнять изволят. Мне бы сходить по натуральной нужде.
— Отлить или вприсядку? — спросил Петя.
— Терпи, казак. Скоро обо всем позабудешь.
Марсель Прохорович попробовал было нудеть. Пашка, допивший водку, замахнулся на него пустой бутылкой.
Открылась дверь. В кабак вошел паренек лет шестнадцати.
— Эй, ребята! Сергей Степанович сегодня у Мяснова в гостях до утра на именинах: Насчет этого, — он мотнул головой в сторону Марселя, — сказал, что больше не сердится. Просил спустить его в Неглинку, и дело с концом.
— И как Мяснов не боится ныне праздники праздновать? — удивленно спросил Пашка, не обращая внимания на лепет Марселя Прохоровича. — Ладно, в Неглинку, так в Неглинку.
— Пошли, лакейская душонка, — сказал Петя и дернул веревку. Раков захрипел, его голова поехала в направлении грязного пола, и Пете пришлось ослабить веревку, иначе его жертва окончательно бы задохнулась. Несчастный Марсель Прохорович присел на корточки. Его руки безвольно свешивались вдоль ног.
— Потише, — урезонил его Пашка. — Задушишь тут, потом на горбу тащить. Лучше его своими ногами до трубы довести. Вставай, отставной холуй!
Однако товарищ Раков, похоже, потерял сознание. Наконец он открыл глаза, положил правую руку на ботинок, затем сунул ее под брючину.
— Ну хва… — сказал Петька и остановил начатую фразу. На него глядело дуло браунинга — маленькой дамской машинки, которую при неумелом подходе нащупать на теле труднее, чем мелкую шишку на заросшей голове.
Два выстрела последовали мгновенно. Петя упал со зверским взревом, Раков обернулся к Пашке, у которого отвисла челюсть. Ее и раздробила пуля, а следующая, прекратив его мучения, угодила прямо в висок. Марсель вскочил, а парнишка как стоял посередине зала, так и остался. Его нижняя челюсть была в том же положении, как у Пашки три минуты назад. Однако товарищ Раков пока стрелять в него не собирался. Он лишь нагнулся, вырвал веревку из рук уже мертвого Петра, снял с шеи. Потом отдышался, взял со стола чайник, полминуты пил из горлышка. И лишь после этого обратился к парнишке.
— Откуда ты? — коротко и властно спросил он.
— Я С-сергея Степа-пановича Полуухова с-сын. Ник-китой звать, — пролепетал тот.
— Выпей воды, с-сын, — сказал Раков. — Успокоился? Кто эти громилы?
— Они у батюшки работают в заведениях вышибалами. Ну, не работают уже, но по старой памяти помогают. Я думал это… пошутить…
— Повтори, где сейчас твой отец? — прервал его Марсель.
— У Мяснова в гостях.
— Говори все, что знаешь, про эти именины. Соврешь, — дуло браунинга указало на два трупа, лежащие на полу, — пеняй на себя.
— Мало знаю! — отчаянно воскликнул Никита. — Позавчера от Ивана Григорьевича приглашение пришло. Он хотел с прежней Москвой попрощаться, а заодно какое-то дело со старыми друзьями обговорить. Он и сейчас там пирует. Я перед полуночью пришел туда, рассказал отцу, что вас поймали. Удивило еще, что машины перед домом стоят. Меня за стол не посадили, отец сразу же велел мне возвращаться сюда и сообщить им, как с вами поступить.
