войну худшей из всех глупостей, отвергал любое насилие, в том числе вооруженное восстание. Он был терпим к людям нехристианских религий и заявлял: «Ни один народ не лучше другого». В некоторых отношениях он оказался предшественником идей нынешнего времени.
Теофраст возмущался злоупотреблениями церкви: «Бывает, что монастырь копит деньги и превращается в разбойничий вертеп. Нечестно твердить о своей бедности и втайне накапливать богатство. Папе нужно резко изменить свое поведение. Церковь должна стать другой». Франк соглашался – он был противником любой организованной церкви и требовал полной свободы совести.
Написанная Теофрастом книга «О нимфах, сильфах, пигмеях, саламандрах и прочих духах», несмотря на такое название, не напоминала бабушкины сказки. Она содержала резкую критику существовавшего порядка вещей. Теофраст поставил в ней под сомнение частную собственность на землю и выступил за отмену всех сословных привилегий, но при сохранении монархии. Иногда у них с Франком возникали споры.
– Как много в Германии нищих и вообще бедного люда! – заметил Себастьян.
– А как ты это объясняешь?
– Их праздностью и невоздержанностью. Они дошли до нищеты из-за безделья, обжорства и разгула.
– Как можно их обвинять? – возмутился Теофраст. – Я встречал массу бедных людей, которые всю жизнь работают. Но их обирают – в этом все дело. В то же время многие люди должны умерить свою страсть к богатству. Я верю, что упорный труд и бережное отношение к природе приведут к всеобщему благосостоянию. Подумай, Себастьян, когда-нибудь люди смогут работать только четыре дня в неделю!
Но сколько бы они ни спорили, оба были сторонниками радикальных перемен. Их многое объединяло: твердость характера, оригинальность мышления и зигзаги судьбы.
Гораздо труднее оказалось для Теофраста в Нюрнберге общение с коллегами. Его появление их раздражало. Однажды ему довелось оказаться на заседании медицинской коллегии, где обсуждалось лечение нескольких трудных пациентов, и Теофраст в каждом случае противоречил коллегам. Например, первый из представленных собранию больных был очень слаб. Председатель подвел итог дискуссии:
– Диагноз очевиден: меланхолия. Ибо мы видим у больного неспособность наслаждаться жизненными удовольствиями и исполнять работу свою. Его организм отравлен избытком черной желчи. Известен случай, когда такому больному были сделаны 64 кровопускания. Но лишь после того, как организм еще прочистили слабительным, пациент выздоровел. Вы согласны со мной, господа?
– Да! Согласны! – подтвердили собравшиеся.
Только доктор Гогенгейм запальчиво возразил:
– Диагноз неверен. Этот лесоруб много лет трудился на болотах, в сырости и нажил ревматизм. Поэтому он не может работать, а вовсе не оттого, что неспособен наслаждаться жизненными удовольствиями!
– И как же его лечить?
– В сочинении я предлагаю лекарства, полученные химическим путем, – начал объяснять Теофраст, но ему не дали договорить.
– Позор! Лесной осел из Айнзидельна осмеливается учить нас, докторов медицины! В нашем городе, центре науки!
– Как вы смеете меня оскорблять? Врачи, которые неправильно ставят диагноз, опаснее для больного, чем сама болезнь. Если вы не хотите всю жизнь учиться, познавать законы природы, значит, вы желаете обогащаться на людском горе. То, о чем я говорю, подтверждено моим опытом!
– Он рассуждает не как доктор, а как бродяга и самозванец!
– Он и одет-то как бродяга!
– А вы читали его книгу о лечении французской болезни? Он, вопреки всем, отрицает полезность гваякового дерева!
– А как он унижает собратьев по искусству медицины! Послушайте-ка его последнюю фразу из этой книги: «В целом я придерживаюсь мнения, что неопытные врачи – просто дубы пробковые!»
– Какое зазнайство!
– Вышвырните отсюда этого шарлатана!
Председатель с трудом успокоил скандал. Впоследствии распространился слух о том, что Теофраст предложил совету Нюрнберга представить ему несколько больных, которых врачи города считают безнадежными. Он успешно исцелил семерых больных водянкой, не потребовав за это платы. По другим свидетельствам, ему удалось спасти 9 из 15 прокаженных. До Парацельса и проказа, и водянка слыли неизлечимыми.
Что касается прокаженных, к ним боялись подходить даже врачи. В Нюрнберге сохранилось здание прежнего винного склада, которое в то время служило приютом для больных проказой. Им разрешалось заходить в город только на Страстной неделе на три дня, а после этого их сразу высылали из города.
Теофрасту нужно было получить разрешение на издание книги о сифилисе в полном объеме. Вышедшую небольшую книжечку он посвятил канцлеру городского совета Нюрнберга в надежде на его покровительство. Но поможет ли это? Наверняка его выражение «пробковые дубы» не всем понравится. Еще хуже, что в книжке отвергнуты чудеса при лечении гваяковым деревом. Против автора ополчились и аптекари, и врачи, и если бы только они!
«Понадобится согласие комиссии, – размышляет Теофраст. – А в ней сидит Маттиас Ланг, кардинал и архиепископ Зальцбурга, канцлер императора. Едва ли ему симпатичен доктор, сбежавший из Зальцбурга и подозреваемый в связях с мятежными крестьянами. Дело дрянь. Для Фуггеров торговля гваяком – золотая жила. Удастся ли их обойти?»
Всемогущего Якоба Фуггера уже не было в живых, и вопрос должен был решить его племянник Антон, еще больше увеличивший состояние фирмы. Антон помнил, что дядя перед смертью называл Парацельса знающим врачом. Теперь он предлагает лечить сифилис не гваяковым деревом, а ртутью – ну что же, Фуггеры и ртутью торгуют. А что лучше для здоровья людей? Для фирмы Фуггеров лучше всего деньги. Помощник доложил Антону: при отказе от гваяка мы потерпим убытки. На гваяк у нас сейчас монополия, а на ртуть ее нет. Антон слушал и кивал.
Экспертиза книги Парацельса была поручена медицинскому факультету Лейпцигского университета. Его декан Генрих Штромер прислал отрицательный отзыв, и в феврале 1530 года магистрат Нюрнберга принял решение и уведомил о нем Парацельса. Запрещалось на шесть лет печатание не только этой книги, но и любых его медицинских сочинений во всей империи. Декан Штромер был близок к Фуггерам и связан с их торговлей.
Теофраст писал одну книгу за другой. Если бы не этот запрет, его книги могли бы принести ему успех не после смерти, а при жизни. Вот что означал один кивок Антона Фуггера, самого богатого человека в мире! Пережить такой удар Теофрасту было еще труднее, чем трагедию в Базеле. Он был обречен на молчание, забвение, нищету – на целых шесть лет! Разве такое можно вытерпеть?!
Вскоре после этого Теофрасту приносят другое письмо – от отца, доктора Вильгельма фон Гогенгейма. Боже, какая радость! Теофраст уехал из Филлаха в Зальцбург, и с тех пор они не виделись. «Отец пишет редко, а я так закрутился, что не всегда отвечаю, – думает Теофраст. – А ведь это самый близкий человек, единственный, на кого всегда можно рассчитывать!» Теофраст знал, что немало от него унаследовал: интерес к природе и
