Студенты хохотали.
Старик внимательно поглядел на стоявших вблизи морских офицеров и, не сказав ни слова, пошел со двора.
Наконец появились депутаты. Толпа с нетерпением жадного любопытства бросилась к ним навстречу.
— Что? как? в чем дело? — раздалась со всех сторон перекрестная перестрелка тысячи вопросов.
— Господа! — объявили депутаты, — начальство поручило передать вам, что университет будет открыт 2-го октября.
— Браво! очень хорошо! Но зачем не сегодня? Зачем не сейчас? Мы требуем сегодня же! сейчас! сию минуту! без оттяжки, без разговоров! — раздались в толпе шумные замечания.
— А закрыт он пока, — продолжали депутаты, — как бы вы думали, для чего?
— Ну? ну?!
— Закрыт он пока только… для изготовления матрикул.
Толпа засмеялась. Натяжка этого объяснения была слишком очевидна. Сами студенты очень хорошо понимали настоящую причину закрытия.
— Библиотека и лаборатория будут открыты с завтрашнего дня, то есть с 26-го сентября, — передавали далее депутаты, — и никто из студентов арестован не будет. Нам дано честное слово в непременном исполнении этих обещаний…
Известие это было встречено одобрением толпы, но многие выразили недоверчивое сомнение.
— Засим мы передали попечителю и властям решение субботней сходки, — продолжали депутаты. — Мы объявили им, что студенты новым правилам ни в каком случае подчиняться не будут, и что если начальство не хочет отменить их, то пусть лучше не открывает университета, — а если начальство вздумает употребить старинную тактику, то есть, по одному заставлять подписывать матрикулы, то студенты, конечно, подпишут их, но правил исполнять не будут, так как в этом случае согласие их будет вынужденное. На это начальство отвечало, что с него требуют, чтобы матрикулы были подписаны, а потому оно должно настаивать на исполнении этого, а там студенты могут делать, что хотят.
Эти слова были встречены точно так же взрывом самых шумных одобрений в одной части студентов, тогда как другая часть была недовольна таким ответом: она требовала безусловного уничтожения матрикул самим правительством.
— Наконец, господа, депутация поручилась, что студенты тотчас же по выслушании ее ответа разойдутся, — завершили свой отчет уполномоченные. — Поэтому, господа, не ставьте нас и себя в ложное положение, — разойдемся спокойно.
Студенты, кучками, толкуя между собой, немедленно стали очищать университетский двор и расходиться в разные стороны отдельными группами. Очень многие были недовольны и не удовлетворены ответом.
— Браво! виктория! — весело шумел Полояров. — Почти полная виктория! То есть, так сказать, "ты победил, Галилеянин!"
V. Докладчик Центра
В этот же самый день, часу в восьмом вечера, Василий Свитка слез с извозчичьих дрожек на углу Канонерской улицы в Коломне и спешно поднялся по лестнице большого каменного дома. На одной из дверей, выходивших на эту лестницу, была прибита доска с надписью: "Типография И. Колтышко". Он постучался и спросил управляющего типографией. Рабочий, отворивший дверь, проводил его в типографскую контору. Там сидел и сводил какие-то счеты человек лет тридцати, довольно тщедушной, рыжеватой наружности.
— А! вот вы! Наконец-то! — нетерпеливо обратился он к вошедшему из-за своей высокой конторки. — Что такое было сегодня? Что за происшествие? Садитесь и рассказывайте скорее. Наши рабочие болтают, — бунт?
— Ну, бугт не бунт, а могло быть около того.
И Свитка рассказал историю нынешнего утра. Управляющий выслушал внимательно и пунктуально как бы формальное служебное донесение и спросил.
— А наши? Как держали себя наши?
— С величайшим тактом. Да ведь наши не дураки, лицом в грязь не ударят! — похвалил Свитка с самодовольной миной.
— Однако, что же они?
— Да что ж… После субботней сходки, мы вечером собрали свой сеймик. Утром там была прокламация… в наших заискивали. Мы положили — на время отбросить старую систему и сблизиться. Оно лучше; дело будет казаться более общим.
— Ну, а между вожаками были наши? — любопытно спросил управляющий.
— Ни одного! Дело вели русские.
— Ни одного?! Прекрасно! Если так, то действительно с тактом.
— Мы порешили еще на сеймике инициативу предоставить русским, а самим отнюдь не выдвигаться. Быть в толпе — дело другое. Мы честно были в толпе и честно вели себя, но в вожаки — а ни Боже мой!
— А относительно слияния, какое впечатление на русских? — спросил управляющий.
— О, еще бы! — подхватил Свитка. — Очень польщены! Многие ведь сомневались. Наши вообще не балуют их общением, поэтому теперь те очень и очень довольны. О «братстве» кричат.
— Кричат? Гм… Ну, и пусть их кричат!
— На здоровье! Наших ведь оттого не убудет! Итак, пане Лесницкий, будут мне какие инструкции? — впадая в несколько официальный тон и с полупоклоном подымаясь с места, спросил Свитка.
— А как же, как же!.. Подождите, — торопиться еще некуда, — удержал его управляющий и, встав из-за конторки, заходил — руки в карманы — по комнате в сосредоточенном обдумывании чего-то.
На некоторое время наступило молчание, наполняемое мерным шумом типографской скоропечатной машины за стеною.
— Вот в чем дело, — медленно начал Лесницкий, как бы обдумывая каждое свое слово. — На днях в Центре было совещание… Решено, по возможности, осторожно и с обдуманным, тщательным выбором притягивать к делу и русских, то есть собственно к нашему делу, — пояснил он. — Обстоятельства еще покажут впереди, как выгоднее: направить ли их на свою особую деятельность, как уже направлена "Земля и Воля", а мы будем в этом случае только незаметно для них руководить и контролировать; или же из наиболее пригодных сделать прямых наших бойцов? Об этом теперь еще вопрос в Центре.
— Да разве мы сами не справимся? — с горделиво-уверенным достоинством спросил Свитка. — Разве петербургский Центр все еще не полагается на одне польские, народные силы?
— Э, нет, не в том дело! — перебил управляющий. — Во-первых, говоря откровенно между нами, русские имеют очень основательную пословицу насчет того, что выгодней чужими руками жар загребать. Мы на этот раз вполне верим их доброй пословице. Это одно. А другое вот в чем: русские бойцы в нашем деле очень хорошая декорация пред Европой, пред глазами западного общественного мнения.
— То есть, как же так? — сомневаясь и морщась, спросил Свитка.
— А, очень просто! Если уж москали, наши заклятые враги, наши палачи, сами идут очистительными жертвами в польский народный лагерь и бьются за польскую независимость, — разве этот факт не освещает еще более пред глазами всего мира наше святое дело? Нам нужен известного рода декорум. Если уже сами русские за нас, то Европа и подавно! Была бы общественная совесть на нашей стороне: нам облегчится победа! Присутствием русских бойцов правительство будет озадачено, сконфужено, оно не будет знать, кого, наконец, считать своими, где враги, где друзья его, оно вконец уже растеряется и рухнет… по крайней мере рухнет для Польши. Вот для чего нужны нам русские. Можете вы указать на кого-нибудь из подходящих между студентами? — заключил он вопросом, останавливаясь пред Свиткой.
Тот основательно подумал и назвал несколько имен.
— Но более всех, как мне кажется, — значительно промолвил он, — будет подходить один…
— Кто такой? — с живостью спросил Лесницкий.
— Студент Хвалынцев.
— А!.. Я немножко слыхал уж про него. Что ж, как вы его находите?
— Я наблюдал его и даже, так сказать, выщупывал слегка… вот в эти последние дни.
— Да? ну, и что ж?
— Да вот как скажу: человек смелый, решительный, в крутые минуты хорошо владеет собой… Говорит немного, но бойко и резко и при этом отлично умеет опираться на легальность… Я уже в нем эту черточку подметил. Все старается в колею легальности!
— А, это очень важно! — в скобках заметил Лесницкий.
— То-то же и есть! — не без самодовольствия отозвался Свитка. — На товарищей имеет влияние. Когда все думали, что будут стрелять, он стоял рядом со мною, ну, и он был один из немногих, которые нисколько не смутились… напротив, без излишнего азарта, совсем спокойно пристыдил товарищей, и те оправились… Да, да, имеет влияние!.. И в то же время на сознательное увлечение способен.
Свитка, в подтверждение своей характеристики, рассказал поведение Хвалынцева в коптилке и на университетском дворе.
— Ого! да этот совсем годится! Таких бы побольше! — подал свое мнение управляющий, не без удовольствия потирая руки. — Хорошо! Очень хорошо! Я сообщу о нем.
— Так что же, пане Лесницкий, вербовать? Даете благословение?
— Вербовать! Вербовать непременно! Найдите возможность показать нам его. Да и остальных, которых думаете, тоже вербуйте.
