Отвечая на их мольбы, император уполномачивает меня дать молодому Пушкину отпуск и рекомендовать его вам. Он будет прикомандирован к вашей особе, генерал, и будет заниматься в вашей канцелярии, как сверхштатный. Судьба его будет зависеть от успеха ваших добрых советов.
Соблаговолите же дать ему их. Соблаговолите просветить его неопытность, повторяя ему, что все достоинства ума без достоинств сердца почти всегда составляют преимущественно гибельное и что слишком много примеров убеждают нас в том, что люди, одаренные прекрасными дарованиями, но не искавшие в религии и нравственного предохранения от опасных уклонений, были причиною несчастий как своего собственного, так и своих сограждан.
Г. Пушкин, кажется, желает избрать дипломатическое поприще и начал его в департаменте.
Не желаю ничего лучшего, как дать ему место при себе, но он получит эту милость не иначе, как через ваше посредство и когда вы скажете, что он ея достоин.
Вы не ожидали такого поручения. Если оно будет для вас стеснительно, то пеняйте на то доброе, и заслуженное мнение, которого о вас имеют.
Примите и проч.».
Итак, судьба его решилась.
XVIII
Он покидал Петербург.
Большой альбом – величиной с лист, в черной обложке, – верный товарищ его трудов, лежал перед ним… Взять с собой? Нет, не возьмет, нет, хотя в нем оставалось много свободных листов… Не возьмет не только потому, что последнюю песнь «Руслана и Людмилы» еще нужно переписать, – эту работу он поручил брату Лельке…
До сих пор он был учеником старших собратьев по перу – Жуковского, Батюшкова, – вместе с ними принадлежал к кругу карамзинистов… Но этот круг был ему узок, он из него вышел и впитал в себя, насколько позволял вкус, опыт других поэтов… А теперь нужно было выходить на свою дорогу…
Он возьмет с собой новую тетрадь. И на чистые ее страницы должны лечь новые творения…
XIX
Благодарю богов: прешел я мрачный путь;Печали ранние мою теснили грудь;К печалям я привык, расчелся я с судьбоюИ жизнь перенесу стоической душою.
«Чаадаеву»Утром шестого мая 1820 года наемная карета, заказанная на Волынском дворе – Коллегия иностранных дел всегда пользовалась каретами Волынского двора для своих курьеров, – катила в сторону Царского Села; дядька Никита сидел на чемоданах и сундуках. А вслед катила карета Сергея Львовича, в ней сидели Пушкин и Дельвиг.
В окошки с опущенными стеклами вместе с ветерком влетали запахи первой листвы и щебет птиц… Цокали копыта…
Дельвиг, не привыкший рано вставать, сонно смотрел на хорошо знакомый пейзаж.
– Я писать не люблю, ты знаешь, – сказал он. – Вот получать письма – мое дело… Пиши мне.
Не услышав ответа, он оглянулся на Пушкина.
У того румянец возбуждения играл на лице, глаза блестели, и телом он подался вперед, будто обгонял карету.
Вперед, вперед! Он расчелся с прошлым. Но тягостная домашняя сцена еще была свежа. По христианскому обычаю, Арина положила на стол ржаной хлеб, на хлеб поставила солонку: «Ну, ехать тихо да сытно, по дороге не кувыркаться…» Ольга металась по комнатам и, найдя забытую коробку с почтовой бумагой, бросилась к брату: он должен писать каждый день… Брат Лелька цеплялся за его руку, и он шепнул ему: «Не верь обо мне плохому…» А родители смотрели грустными глазами. И он позволил себе шутку, указав на собаку:
– Берегите Русло…
Вот так, именем гувернера, с которым он особенно враждовал в детстве, он назвал собаку.
И отец и мать не удержались от упреков: неужели и в такую минуту в его сердце одно ожесточение?..
– Мы будем звать ее Руслан, – с чувством сказал Сергей Львович.
Но теперь и родной дом и Петербург позади. Теперь с ним курьерский пакет и паспорт для свободного проезда…
– Дунь и плюнь, – сказал Дельвиг любимую свою поговорку.
Обозы и экипажи запрудили дорогу. Была как раз та пора, когда петербуржцы выезжают на дачи, – пора, особенно памятная им по Лицею. Как ждали они когда-то петербургских гостей, как рвались сами в Петербург!..
Три года прошло с тех пор. И сбылась мечта… Он стал поэтом, он признан, и, главное, он сам чувствует возмужавшие силы…
Хорошо, что с ним Дельвиг.
Если бы сейчас с ним ехал Кюхельбекер, велись бы разговоры о смысле жизни: как жить, чем жить, к чему стремиться!
– Ты идешь за Лейбницем. – Кюхельбекер настороженно поднял бы вверх указательный палец.
Он не хотел признать простых истин: и до нас рождались и умирали, и после нас будут рождаться и умирать…
– Нет, ты идешь за Вольтером!
…Простых истин: жизнь нам дана такой, какая она есть, – ни особенно плохой, ни особенно хорошей… И нужно жить.
– Ты не забыл походный ларец? – спросил Дельвиг. Живое его воображение нарисовало праздничную сцену походной пирушки. – Да, хорошо закусить по дороге…
Не получив ответа, он опять взглянул на Пушкина.
У того горестно опустились углы рта и между бровей залегло горестное недоумение…
Как повели себя те, кого он почитал своими друзьями, когда узнали о немилости к нему царя: их как ветром сдуло… Все эти милые шалуны, участники веселых проказ, все эти добрые малые – стремглав бросились прочь от опасности… Неужели же его всегда ждут обида и боль?..
– Дунь и плюнь, – сказал Дельвиг. – Вот и Пулковские высоты…
У Пушкина кудрявая голова вскидывалась в такт толчкам, глаза широко открылись, бледное лицо напряглось – от наплыва чувств он едва сидел на месте.
В голове проносились картины: набережные Невы, оживленный Невский в час катания, его комната – тихая обитель, в которой он отдыхал от петербургской суеты, встречи, свидания, друзья…
…И вот уже за окнами кареты потянулись незнакомые поля и леса, позади остались Царское Село и Дельвиг, далеко, далеко позади остался Петербург – туман отдаленности стер резкие краски, сгладил углы, ослабил акценты и, меняя прошлое, превратил его в воспоминания – в грусть – в стихи…
Примечания
1
Любовные приключения (франц.)
2
Светский человек (франц.)
3
Моя дорогая (франц.)
4
Человек чести (франц.)
5
Северная гостиница (франц.)
6
Дуэль вчетвером (франц.)
7
Нельзя заставить пить осла, у которого нет жажды (франц.)
8
Глупости… Но это не ново (франц.)
9
Анекдот (франц.)
10
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
