древних гигантов;
несоразмерный,
он был для смертного
излишне тяжек
в игре сражений»,
но Беовульфу оружие как раз по руке, и этим мечом он наносит единственный, но смертельный удар, отрубив голову своей чудовищной оппонентке.
С мечом в руках Беовульф прошел по подводным чертогам; в одной из комнат он нашел изувеченное тело злосчастного Гренделя и отрубил голову ему тоже. Интересно, что именно кровь Гренделя, а не его матери, окрашивает воды в багровый цвет; увидев это, ожидавшие Беовульфа датчане ушли, решив, что тот погиб в схватке с чудовищем, и у берега остались только его соплеменники-гауты. Беовульф взял в качестве боевого трофея отрубленную голову матери Гренделя — ее потом с трудом несли на плечах четверо воинов — и хотел прихватить еще и меч, но ему досталась лишь рукоять: залитый кровью инфернальных врагов клинок истаял, будто льдина на солнце…
На этом могла бы кончиться русская героическая сказка или ирландская сага, но только не германская эпическая поэма.
Беовульф принял власть у погибшего наследника конунга Хигелака и мирно правил гаутами «пять десятков зим», но закончить свои дни в покое герою-змееборцу было не суждено.
«В те поры дракон,
змей, исчадье тьмы,
там явился, хранитель
клада, скрытого
в неприступных горах.
Клад не зарытый
стал достоянием
старого змея,
гада голого,
гладкочешуйного,
что над горами
парил во мраке
палящим облаком,
ужас вселяя
в людские души, —
ему предначертано
стеречь языческих
могильников золото».
Дракон, стерегущий клад в неприступных горах — уже очень узнаваемый образ, а последовавшие события многим знакомы тем более: «некий смертный» проник в его логово и, пока дракон спал, украл оттуда золотую драгоценную чашу; дракон учуял чужой запах, недосчитался украденной чаши, исползал всю пустошь в поисках вора и обрушился истребительным пламенем на селения гаутов, сжигая людей и жилища. Крупнейший исследователь «Беовульфа» профессор Толкиен и не скрывал, что в деталях процитировал этот сюжетный ход в своем «Хоббите», где старый дракон Смог, в ярости от совершенного Бильбо Бэггинсом похищения золотой чаши, нападает на Эсгарот. Но в «Беовульфе» события развиваются еще драматичнее.
Старый воин собирается в последний бой, и примет его он один:
«Вождь был должен
дни этой жизни
в битве окончить,
убив чудовище,
издревле хранившее
клад курганный!
Почел бесчестьем
вести дружину,
рать многолюдную
на огнекрылого:
единоборства
он не страшился».
Категорический императив «был должен дни этой жизни в битве закончить» присущ исключительно германскому эпосу и чрезвычайно важен именно для него. Смерть здесь всегда есть главная мера эпического величия героя. Великий воин Ахилл умер, получив в пятку пущенную исподтишка отравленную стрелу; победоносный военачальник, разоритель Трои Агамемнон погибает от топора неверной жены, запутавшись в банном полотенце, как муха; Геракл в мучениях умирает из-за глупости ревнивой супруги; Тесей, выброшенный с позором из царства Аида и лишившийся власти, убит ничтожным предателем; трагическая судьба прославленного победителя грозного сфинкса Эдипа известна больше, чем его подвиг. Все это ничуть не умаляет величия античных героев, но в средневековом германском эпосе подобное решительно невозможно. Воин должен умереть в сражении с врагом; драконоборец не может мирно скончаться в постели. В «Беовульфе» впервые появляется отношение к смерти как смыслу жизни: максима, поддержанная христианством и откликнувшаяся через столетия множеством страшных трагедий.
Беовульф велит выковать ему железный огнеупорный щит; он вспоминает прожитую жизнь и рассуждает: всегда было трудно — вот взять Гренделя, например. А битва в подводных чертогах с его матерью? Та еще была потасовка. Или вот, скажем, сражение с фризами, где убили старого Хигелака — сколько полегло воинов! А он выжил и вынес из боя тридцать доспехов. Да разное было за пятьдесят лет, всего и не вспомнишь. Но сейчас снова дракон, которого нужно остановить, и кому еще делать эту работу, как не старому конунгу, истребителю чудищ?..
Он взял с собой одиннадцать воинов, просто чтобы не идти до драконьей скалы в одиночку; поймал незадачливого вора и заставил показать дорогу к пещере. У подножия горы попрощался с дружиной, облачился в броню, взял цельнокованый щит и, словно извиняясь, сказал им: я бы этого дракона и руками придушил, как Гренделя, но он же, гад, огнедышащий, так что придется в доспехах…
«Сперва из пещеры дыханье смрадное червя курганного взметнулось дымом — скалы дрогнули. Гаут державный, щитом прикрывшись,
пред каменным устьем стоял, покуда
гад, извиваясь, полз в потемках
к месту схватки; и меч двуострый,
наследье древних, сиял, подъятый,
в руках у конунга».
Беовульф бьет мечом, но тот лишь скользит по голове дракона, не причиняя вреда; змей теснит старого воина смрадным дымом и пламенем. Одиннадцать человек наблюдают за схваткой из дальней рощи, но вот один не выдерживает и бросается конунгу на подмогу — это юный Виглаф:
«…уж лучше мне в пламени
навеки сгинуть,
владыку спасая,
чем ждать в укрытьи!».
Молодой воин становится рядом со стариком; дракон испепеляет пламенем деревянный щит Виглафа, но Беовульф прикрывает его своим железным и еще раз обрушивает удар меча на голову дракона. Напрасно! — клинок ломается пополам.
«Тут, с третьего раза,
метнувшись на недруга,
червь огнедышащий,
бич смертных,
поверг на землю
вождя державного —
клыки драконьи
вонзились острые,
ядоточащие
воителю в горло,
и кровь потоком
на грудь излилась!».
В этот момент Виглаф, изловчившись, бьет дракона в горло, в «плоть огненосную»; пламя сникает, а смертельно раненый Беовульф последним усилием достает нож и распарывает дракону брюхо:
«Так рано поутру
два ратника-родича
убили змея, —
да будут примером
они для воинов!».
