— А я вам, Петр Иванович, гостя дорогого привезла, — причем на прилагательном сделала усиленное ударение.
Петр Иванович засуетился, стал расшаркиваться и не без витиеватости промолвил:
— Милости прошу к нашему шалашу!
Знаменская заметила:
— В салон они пройдут опосля, а теперь дело к вам важное есть, поговорить бы надо.
— В таком разе, пожалуйте сюды, — и он небольшим коридорчиком, выходящим из прихожей, напротив «салона», провел нас в какую-то комнату довольно своеобразного вида: тут была и мягкая мебель, и письменный стол с альбомами, и двуспальная кровать, и множество зеркал на всех стенах.
Петра Ивановича сопровождала толстая, разряженная женщина, чрезвычайно антипатичного вида, оказавшаяся действительно хозяйкой.
Запирая двери, он что-то шепнул Знаменской, на что портниха успокоительно промолвила:
— Не беспокойтесь — человек надежный, я ихней жене туалеты шила.
Она вкратце рассказала суть дела, я со своей стороны сделал несколько «гастрономических» добавлений, после чего началась торговля. Наконец, мы сговорились и хлопнули по рукам, причем я добавил, что буду крайне разборчив и требователен, быть может, забракую дюжину кандидаток, прежде чем остановлю свой выбор.
— Известное дело! — сказал он мне. — За такие деньги можно и покуражиться!
В ближайшие дни он обещал показать мне первый номер, а пока усиленно просил ознакомиться с его «салоном». Я, зевнув, сказал:
— Ну так и быть! Приготовьте там несколько бутылок вина и, что ли, каких-нибудь фруктов.
Петр Иванович, почуяв наживу, мгновенно кинулся распоряжаться.
Ознакомиться с «салоном» я считал необходимым, надеясь почерпнуть какие-либо сведения по делу. Выкурив папироску, другую и наслушавшись от хозяйки разных похвал своему «питомнику», я вышел из комнаты, пересек прихожую и вошел в гостиную.
Просторная комната со стульями и диванами, по стенам скверные олеографии обнаженных женщин, поцарапанным пианино в углу и с полузасохшими фикусами у окон. Тут же на столе были уже расставлены Петром Ивановичем четыре бутылки скверного шампанского и синяя стеклянная тарелка на никелированной подставке с несколькими апельсинами, яблоками и полугнилыми грушами, гордо именуемая вазой с фруктами. С полдюжины понурых девиц в несвежих платьях сидели вдоль стен. Едва я вошел, как какой-то тип в потертом сюртучке проскользнул бочком мимо меня, плюхнулся у пианино, мотнул головой и с деланным brio[8] забарабанил крейц-польку. Девицы, как по команде, взялись за ручки и начали то, что принято именовать весельем, разгулом, «наслаждением», а в сущности, жалкая, пошлая и никому не нужная мерзость.
Проскучав в этой обстановке часа два и не узнав ничего по интересующему меня вопросу, я вернулся к себе в гостиницу.
— Послушайте, — сказал я с досадой Сергееву, — денег казенных, как я вижу, вы ухлопали немало, провели время, по-видимому, не без приятности, но, в сущности, ничего не сделали. Вы установили, что Знаменская — патентованная сводня, но это было уже известно и по данным местной полиции, и по моим личным наблюдениям. Вы побывали у какого-то Петра Ивановича, но таких типов и заведений в городе немало. Спрашивается, что же вы сделали?
Сергеев тонко улыбнулся и сказал:
— Вы, господин начальник, перебили меня, не дослушав моего доклада.
— Говорите!
— Рано утром я навел справку в полицейском управлении о Петре Ивановиче, и мне сообщили, что он крестьянин Тверской губернии, Бежецкого уезда, значится по паспорту из подрядчиков, а по фамилии… Сивухин!.. — многозначительно протянул мой докладчик и, выразительно подняв брови, уставился на меня.
Наступило долгое молчание.
Наконец я прервал его:
— Да, извините меня, я несколько поспешил со своим замечанием. Вам удалось установить факт чрезвычайной важности. Можно почти с уверенностью сказать, что ваш Сивухин не является однофамильцем бывшего приказчика купца Плошкина. Хоть он и значится по паспорту из подрядчиков, но, разумеется, за эти пять лет мог испробовать и эту профессию. Впрочем, точно удостовериться в этом будет нетрудно, так как молодой Плошкин, жених, надо думать, еще здесь. Не смогли бы вы раздобыть незаметно фотографию Сивухина?
— Отчего же? Думаю, что да. Дело в том, что та комната, в которой меня приняли хозяева заведения, является их личным помещением и, по словам девиц, предоставляется в распоряжение редко, и то лишь особо избранным посетителям. Так как к числу последних отныне, конечно, принадлежу и я, то в этом отношении препятствий не встретится. В комнате же этой я вчера еще видел на письменном столе ряд фотографий и самого Сивухина, и его сожительницы Прониной. Поеду сегодня же к ночи, попытаюсь еще раз что-либо выведать и к завтрашнему дню доставлю нужный снимок.
На этом мы с ним пока расстались.
Я распорядился допросить всех извозчиков, обычно стоящих у рынка и на ближайших от сивухинского дома углах, не отвозил ли кто-нибудь из них в позапрошлый понедельник большой, трехпудовый ящик на вокзал, к утреннему поезду в Москву.
На следующий день Сергеев доставил мне фотографию Сивухина и сообщил следующую важную подробность: ему, после трехчасового уговаривания, выпытывания и уверений в защите и покровительстве, удалось выудить признание от одной из сильно напуганных девиц в следующем. По ее рассказу недели две тому назад в воскресный день, днем явились хозяин с какой-то незнакомой женщиной и девочкой-подростком. Хозяйка нас всех прогнала по комнатам и не велела уходить оттуда. Сама же прошла в хозяйскую комнату, где уже находились приехавшие. Вскоре из нее вышел хозяин, куда-то уехал, а через полчасика вернулся с каким-то господином, хорошо и богато одетым. Господин прошел в хозяйскую, а хозяйка вышла из нее вместе с женщиной и заперла дверь на ключ. Вышедшая женщина сейчас же уехала. Мы, конечно, не смели выходить из комнат, однако все это в щелку приметили.
«Эх, — вздыхали мы грустно, — пропала девчонка! До нас глухо доносились крики и плач, и кипело у нас на душе, да что поделаешь? Часа через два господин ушел, а хозяева поспешили в комнату. Что там было — не знаю, однако разговор шел, видимо, серьезный. Целый час доносились до нас и голос девочки, и хозяина, и хозяйки. Хозяева то уговаривали будто, то словно грозились.
Наконец, послышался какой-то стук, грохот, затем страшный крик девочки, и все смолкло. Мы были ни живы ни мертвы. Затем опять послышались какие-то стуки, но голосов больше не слыхали. Минут через двадцать быстро вышел хозяин, спустился
