— Черт побери, я же не туда попал! — восклицает Гуидо громко, чтобы его слышала собака, и кажется, будто он искренне огорчен этим недоразумением. — В такой темноте легко ошибиться… Это же вовсе не дом нотариуса! — говорит он и стремительно скатывается вниз.
Знакомый негромкий лай и мягкое, словно бы укоризненное рычание раздаются в тот самый момент, когда Пинин и Джонфа, проникшие под покровом ночи на склад, собираются утащить оттуда два велосипеда.
— Эй, кажется, кто-то идет, — шепчет Пинин, явно кривя душой.
— Мне тоже показалось, — отвечает Джонфа. — Лучше давай смоемся. — И они выскальзывают на улицу, так ничего и не взяв.
А иногда Галеоне издает протяжный, похожий на стон звук как раз возле дома пекаря и в тот самый момент, когда Дефенденте, заперев за собой двери на два оборота, спускается в подвал, чтобы во время утренней раздачи отсыпать из корзины хлеб, предназначенный для бедняков. Пекарь даже зубами скрипит: как же он пронюхал, проклятый пес? И пытается сделать вид, будто ничего не случилось. Но тут его начинают одолевать тревожные мысли: а что, если Галеоне как-нибудь выдаст его? Прощай тогда все наследство. Свернув мешок и сунув его под мышку, Дефенденте возвращается в пекарню.
Сколько будет продолжаться это преследование? Неужели собака так и не покинет городок? И вообще, сколько она еще проживет на свете? Может, есть все же способ избавиться от нее?
XVI
Как бы там ни было, а люди после сотен лет нерадивости снова стали посещать приходскую церковь. По воскресеньям во время мессы встречались старые приятельницы. У каждой было заготовлено объяснение.
— Знаете, что я вам скажу? По такому холоду единственное место, где можно отогреться, — это церковь. Стены у нее толстые, в этом весь секрет… Они отдают тепло, которое накопилось в них за лето! — говорила одна. Другая замечала:
— Что за славный человек здешний настоятель дон Табиа!.. Обещал дать мне семян японской традесканции, знаете, такой красивой, желтой?.. Что поделаешь!.. Если я не буду хоть иногда наведываться в церковь, он сделает вид, что забыл о своем обещании…
А третья оправдывалась:
— Понимаете, синьора Эрминия, я хочу сделать кружевное покрывало, как вон то, что на алтаре Святого Сердца. Не могу же я унести его домой, чтобы снять узор. Вот и приходится заглядывать сюда и запоминать… А он не такой уж простой!
Каждая слушала с улыбкой объяснения приятельниц, а сама заботилась лишь о том, чтобы ее собственный предлог выглядел достаточно убедительным. Но вот раздавался чей-то шепот: «Дон Табиа смотрит!» И все, как школьницы, утыкались носами в свои молитвенники.
Ни одна не приходила без благовидного предлога. Синьора Эрмелинда, например, могла доверить обучение своей дочки, которая обожает музыку, только соборному органисту и теперь вот ходит в церковь, чтобы слушать свою дочку, когда хор поет Magnificat. Прачка устраивала в церкви свидания с матерью, которую муж не желал видеть в своем доме. Даже жена доктора, проходя несколько минут назад по площади, оступилась и подвернула ногу. Пришлось зайти посидеть здесь немножко, пока боль в ноге не утихнет.
В глубине боковых приделов, рядом с седыми от пыли исповедальнями, там, где тени погуще, подпирали стены несколько мужчин. Дон Табиа, стоя на кафедре, удивленно озирался и с трудом подыскивал нужные слова.
Галеоне между тем лежал, растянувшись на солнышке, у входа; казалось, он наслаждается заслуженным покоем. Когда после мессы народ выходил из церкви, он, не двигаясь с места, украдкой на всех поглядывал. Женщины, выскользнув за дверь, расходились в разные стороны. Ни одна не удостаивала его даже взглядом, но до тех пор, пока они не сворачивали за угол, каждой казалось, что спину буравят два железных острия.
XVII
Завидев тень какой-нибудь собаки, пусть даже отдаленно напоминавшей Галеоне, люди вздрагивали. Жизнь превратилась в муку. Где бы ни собиралось хоть несколько человек — на рынке ли, на улицах ли в часы вечерней прогулки, — это четвероногое было тут как тут; казалось, его забавляет полнейшее безразличие тех, кто наедине, тайком, говорит ему самые ласковые слова, угощает пирожками, сластями. «Да, где они, добрые старые времена!» — стали часто восклицать теперь жители городка — просто так, безотносительно, не уточняя… И нет человека, который мгновенно не догадался бы, о чем речь. Под «добрыми временами» они, конечно же, подразумевают времена, когда каждый мог обделывать свои грязные делишки, без зазрения совести бегать к девкам в деревню, красть, что плохо лежит, а по воскресеньям валяться в постели чуть не до полудня. Лавочники теперь заворачивают товар в тонкую бумагу и отвешивают все точно; хозяйки больше не бьют служанок; Кармине Эспозито, тот, что держит тотализатор, уже упаковал свои пожитки — решил перебраться в большой город; бригадир карабинеров Венарьелло целый день, вытянув ноги, загорает на скамье перед участком, просто помирая со скуки и не понимая, куда подевались все воры и почему теперь не услышишь смачных ругательств, от которых на душе становилось веселее. А если кто и сквернословит, то только в чистом поле и с оглядкой, удостоверившись, что за изгородью не прячется какая-нибудь собака.
Но кто рискнет высказать свое неудовольствие? У кого достанет смелости надавать Галеоне пинков или скормить ему котлету с мышьяком, о чем втайне мечтает каждый? Не приходится уповать и на провидение: логика подсказывает, что святое провидение должно быть на стороне Галеоне. Остается возлагать все надежды на случай. Такой, например, как эта грозовая ночь, когда небо раскалывается от грома и молний и кажется, что наступил конец света. Но у пекаря Дефенденте Сапори слух, как у зайца, и раскаты грома не мешают ему расслышать какую-то странную возню во дворе. Наверное, это воры.
Вскочив с постели, он хватает в темноте ружье и смотрит вниз через щели в ставнях. Два каких-то типа — так по крайней мере ему мерещится — хотят сбить замок с двери склада. А в свете молнии он видит посреди двора еще и большую черную собаку, невозмутимо стоящую под потоками воды. Конечно же, это он, проклятый. Явился, чтобы устыдить воришек.
Замысловато выругавшись, но не вслух, а про себя, Дефенденте заряжает ружье, медленно приоткрывает ставни — настолько, чтобы можно было просунуть ствол, и, дождавшись очередной вспышки молнии, целится в собаку. Первый выстрел сливается с раскатом грома.
— Держите воров! — кричит пекарь, а сам перезаряжает ружье и еще раз, теперь уже наугад, стреляет в темноту.
Он слышит торопливые шаги удаляющихся людей, затем крики и хлопанье дверей по всему дому: сбегаются напуганные жена, дети, подмастерья.
— Эй, Дефенденте! — зовут его со двора. — Вы какую-то собаку убили!
Галеоне — каждый, конечно, может ошибиться, особенно в такую ночь, но похоже, что это именно он, — лежит, бездыханный, в луже: пуля попала ему прямо в лоб. Смерть была мгновенной, пес даже ног не вытянул. Но Дефенденте не желает взглянуть на него. Он спускается во двор, чтобы проверить, не взломан ли замок на двери склада, и, убедившись, что не взломан, желает всем спокойной ночи и отправляется досыпать. «Наконец-то!» — говорит он себе, мечтая поспать в свое удовольствие, однако так и не может сомкнуть глаз.
XVIII
Ранним утром, пока не рассвело, двое подмастерьев унесли мертвую собаку, чтобы похоронить ее где-нибудь в поле. Дефенденте побоялся приказать им держать язык за зубами: те могли бы заподозрить неладное. Но он постарался сделать так, чтобы история эта не вызвала пересудов.
Кто же все-таки разболтал о случившемся? Вечером в кафе пекарь сразу же почувствовал, что взгляды присутствующих направлены на него. Но стоило ему поднять глаза, как все тут же отворачивались, словно не желая его настораживать.
— Кто-то, кажется, стрелял сегодня ночью? — после обычных приветствий вдруг спросил кавалер Бернардис. — Серьезная, говорят, схватка произошла сегодня ночью у пекарни?
— Не знаю, кто это был! — ответил Дефенденте, напуская на себя безразличие. — Какие-то подлецы хотели проникнуть на склад. Мелкие воришки. Я сделал два выстрела вслепую, и они удрали.
— Вслепую? — спросил Лучони своим ехидным тоном. — Почему же ты не стрелял прямо в них? Ты ведь их видел!
— В такую-то темень! Что там можно было разглядеть? Я услышал, как кто-то возится внизу, у двери, и выстрелил из окна наугад.
— И отправил на тот свет… безвинную тварь!
— А, да-да, — произнес пекарь, как бы что-то припоминая, — я, кажется, подстрелил какую-то собаку. Не знаю, как уж она там оказалась. Лично я собак не держу.
В кафе воцарилось многозначительное молчание. Все смотрели на пекаря. Торговец канцелярскими товарами Тревалья направился к выходу.
— Н-да… Всех вам благ. — Затем отчеканил: — Всего хорошего и вам, синьор Сапори!
