Старичок кивнул головой.
— По латинскому языку? Знаю… У меня сынишка… может, знаете, Василий Костров, Васька… тоже на экзамен сегодня.
Паша Туманов приподнял шапку и пошел дальше. Старичок пошевелил неодобрительно губами и потащил из воды серебристую плотичку. Потом посмотрел, прищурясь, на солнце и опять закинул удочку. Пойманная рыбка билась в ведерке и разбрызгивала на песок блестящие капельки воды.
Паша Туманов шел и думал, что Костров, Васька Костров, наверное, тоже не выдержит экзамена. Кострова он знал: это был высокий худой юноша, всегда плохо одетый, плохо учившийся и вместе со своим приятелем, Анатолием Дахневским, юрким полячком, постоянно проводивший время в бильярдных, тайком от начальства. Оба они играли мастерски и одевались, да и кормились почти исключительно бильярдной игрой.
Паша Туманов подумал, что и Дахневский, наверное, не выдержит экзамена, и ему стало веселее.
Придя в гимназию, он прошел по чисто подметенному широкому коридору в шестой класс и сейчас же отыскал глазами Кострова и Дахневского, которые сидели на подоконнике и разговаривали. Паша подошел к ним.
— Я ему двадцать очков дам, — спокойно говорил Костров своим глухим баском.
Увидев Пашу Туманова, он подал ему руку и весело спросил:
— Боитесь? — и добродушно засмеялся.
Но Паше не стало весело. Ему, против ожидания, показался даже противен Костров со своим бесшабашно равнодушным отношением к собственной участи и вечными разговорами о бильярдной игре.
Он не выдержал и спросил почему-то не Кострова, а Дахневского:
— А вы боитесь?
Тот посмотрел на него с рассеянным удивлением.
— Нет… что же… — неопределенно ответил он и снова обратился к Кострову:
— Видишь ли, у Маслова удар, может быть, и хуже, чем у тебя, да у него терпение дьявольское, он измором возьмет… Двадцати ты ему не дашь!..
— Нет, дам! — уверенно возразил Васька Костров, глядя через Дахневского на Пашу Туманова и чему-то ухмыляясь. Улыбка у него была добрая и немного насмешливая.
— Вы не бойтесь, — сказал он вдруг, — не выдержим, так не выдержим, беда невелика!..
Дахневский внимательно поглядел на Пашу.
— Охота придавать такое значение! — презрительно пожал он плечами.
Но Васька Костров отодвинул его рукой и сказал:
— Оставь… у всякого свои обстоятельства.
Прибежал надзиратель, робкий, торопливый человек, с седенькой подстриженной бороденкой, добрым и ничтожным лицом. Он быстро всунулся в двери, крикнул: «Господа, на экзамен!..» — и исчез, торопливо помахивая рукой.
— Ну-с, «господа», — улыбнулся Васька Костров, вставая и потягиваясь, — пойдем.
Все толпой вывалили в коридор и пошли на другой конец его, к актовому залу, где происходили экзамены.
Опять гнетущее чувство страха захватило Пашу Туманова с такой силой, что колени у него стали дрожать. Без всякой надобности он остановился у столика с водой и стал пить воду, показавшуюся ему удивительно невкусной.
— Скорее, скорее, господа! — подгонял гимназистов внезапно появившийся надзиратель, укоризненно качая головой и торопливо потирая худые пальцы.
В это время из дверей на другом конце коридора показались фигуры экзаменаторов, вышедших из учительской комнаты. На фоне освещенного окна и блестящего пола они появлялись одними темными силуэтами с болтающимися фалдами вицмундиров. Паша Туманов едва успел войти в зал и занять первое попавшееся на глаза свободное место, как они уже вошли, один за другим, и стали размещаться вокруг большого стола, покрытого красным, с золотой бахромой и кистями, сукном.
VI
Начался экзамен.
Это был обыкновенный экзамен средне-учебного заведения, — обычай, которого никак не могут совершенно оставить даже люди, признающие его бессмысленность. Педагоги, великолепно знавшие относительные знания и способности своих учеников, вызывали их к столу, задавали наудачу, согласно взятому на счастье билетику, несколько пустячных вопросов и притворялись, что ставят отметки именно по тому, как отвечают ученики, а не по давно сложившемуся у них мнению о том или другом ученике, которое было известно не только одному из них, но и всему педагогическому совету.
Пока вызывали других, по одному, то с начала, то с конца алфавита, Паша Туманов, напряженно и неудобно усевшись, тупо смотрел на учителей. По временам ему казалось, что необходимо еще что-то прочесть, просмотреть слабое место; но когда он судорожно переворачивал книгу и отыскивал то место, ему бросались в глаза тысячи строк, казавшихся совершенно незнакомыми, забытыми, и Паша бессильно бросал книгу, обливаясь холодным потом, а через секунду опять искал какое-то местечко.
Наконец вызвали с конца Ухина, а с начала Кострова.
— Василий Костров, — довольно тихо прочел директор.
— Костров Василий, — громко, с расстановкой повторил преподаватель.
Откуда-то из-за спины Паши Туманова выдвинулась фигура Васьки Кострова, и он прошел к столу.
Паша Туманов вздрогнул, встрепенулся и замер, облившись потом. Следующим должен был быть он.
— Павел Туманов, — сказал голос директора.
— Туманов Павел, — так же громко повторил преподаватель.
Паша Туманов машинально встал, уронил книгу, хотел поднять, запутался и, не подняв книги, деревянными шагами пошел к столу. По дороге он столкнулся с возвращавшимся на свое место Васькой Костровым. Тот был красен, но, ничуть не смущаясь, глядел Паше в лицо и улыбался. Он провалился с треском.
Потом был период в несколько минут, когда Пашу Туманова что-то спрашивали, а он что-то отвечал и чувствовал, что отвечает чепуху, и даже хуже, чем мог бы; но он уже махнул рукой, чувствовал себя точно в безвоздушном пространстве и валил что попало, стараясь только остановить дрожащие коленки. Только под конец мысли у него немного прояснились, и на вопрос об обороте речи он совершенно правильно ответил:
— Ablativus absolutus.
— И это все, что вы знаете, — холодно произнес преподаватель и тут же, на глазах Паши Туманова, поставил ему единицу.
Все упало внутри Паши, и он едва не крикнул: «Не надо!»
Преподаватель вопросительно посмотрел на директора; директор махнул рукой, серьезно взглянул поверх синих очков в лицо Паше Туманову и чуть-чуть качнул головой.
— Можете идти, — сказал преподаватель и, не глядя на Пашу, выкликнул: — Полонский Митрофан.
Острое чувство страшной злобы сдавило Паше горло. Он машинально повернулся и вышел из зала, стараясь не смотреть на товарищей, провожавших его испуганными взглядами.
В коридоре он встретил Кострова и Дахневского уже в фуражках. Васька Костров его остановил.
— Ну что? — спросил он, ласково глядя на него своими темными глазами.
Паша Туманов хотел ответить, но у него задрожала нижняя челюсть, и он только махнул рукой.
— Тэк-с, — сказал Васька Костров. Паша Туманов прошел мимо.
— Послушайте, Туманов! — крикнул ему Васька Костров. Паша остановился.
— Если увидите моего pater'a,[2] — он там у моста рыбу удит, — так скажите ему, что…
Васька Костров не договорил и махнул рукой, копируя Пашу, но придал этому жесту комический оттенок и засмеялся. Дахневский засмеялся тоже.
— А вы сами… что же? — спросил Паша.
— А мы с горя пойдем на бильярде партийку сыграем, — ответил Васька Костров, улыбаясь, и ушел.
Паша Туманов отыскал фуражку, вспомнил, что оставил в зале книгу, но махнул рукой и вышел на улицу.
VII
Яркий солнечный свет и грохот мостовой, смешанный с живыми голосами и неистовым чириканьем воробьев, ошеломили его и как будто ободрили. Но это был обман: сейчас же безнадежное горе охватило его и сжало с новой силой; он сам себе показался точно неживым, маленьким и ничтожным; сгорбился и пошел в тени под заборами. Ему казалось, что все по его лицу видят, что он провалился.
Он вышел на мост и сейчас же увидал старика Кострова.
Костров сидел на берегу и натягивал за ушки рыжий сапог, высоко подняв ногу и глядя на мост. Он заметил Пашу и весело кивнул ему головой.
Паша Туманов остановился и, глядя вниз, злорадно произнес, точно вымещая на нем свое горе:
— Вася провалился.
Старик быстро опустил ногу на песок, подумал и вдруг залился дребезжащим смехом, скривившим его большой беззубый рот. Паша Туманов глядел на него с удивлением.
— Вот, говорил же ему, — с веселой досадой сказал Костров, — говорил: провалишься ты со своим бильярдом!.. Так провалился? — с любопытством переспросил он.
— Провалился, — подтвердил Паша и зачем-то сошел с моста на берег. Заглянул в ведерко; там бились пять плотичек и бойкий красноперый окунек.
— Мало клюет, — пояснил Костров. — И с треском провалился?
— С треском.
