из серого вышел воздух, он едва мог скулить с посохом в пасти.
Рука потянулась к поясу, к костяному ножу. Замах. Остриё пронзило коричневый глаз. Треск тонкой кости. Что-то мягкое. Я навалился весом, загибая нож вбок. Хруст. Рука пошла свободно: нож сломался. Волка ударили конвульсии.
Второй хищник в пяти метрах. Он встал, поджимая сломанную переднюю лапу и разворачиваясь ко мне. Я выставил правую руку. Стрела, стрела. Ещё, ещё. Шесть стрел полетели в сторону волка. На последней он издал тихий скулёж и упал.
Я вырвал посох из пасти хищника и подскочил к упавшему волку. Взмах. Раздался хруст костей черепа. Я сразу же бросился назад к первому. Чтобы и ему проломить череп. Закончив, я медленно отошёл назад, не моргая и не сводя взгляда с волков. Оба без движения, между нами десять метров, в округе никого нет. Пусто.
Я успел уткнуть посох в землю и упереться обеими руками. Ноги дрожали от адреналина. Взгляд бегал, пытаясь сфокусироваться. Дыхание сбилось, не хватало кислорода — я закрыл глаза и глубоко задышал, успокаиваясь.
Минут пять я приходил в себя, держась за посох. Одно дело в истинной форме гонять по лесам стайки серых шерстяных шариков, а совсем другое — когда шерстяные шарики гоняют тебя. Одно радует — это самка с самцом, и вполне вероятно, что в тех поваленных деревьях остались совсем маленькие шерстяные шарики. Я бы не отказался от варежек.
Я подошёл к первому волку и вытащил костяной нож. Он сломался пополам, но это всё не страшно: в носильной рамке два запасных.
— Подавись! — обломок ножа полетел в сторону скверного леса. Я выиграл эту битву. Я жив. Но всё равно, сражаться с волками — не то же самое, что медведей по лесам гонять.
У поваленных деревьев меня поджидал неприятный сюрприз: волчат не было. Зато нашлось погрызенное заячье ухо. Его не успели догрызть, словно хищника потревожили другие срочные дела, а если сильно надавить, то в месте укуса проступит капелька свежей крови.
План действий родился самим собой. Оставалось внимательно осмотреть округу и убедится в собственной безопасности. Спустя полчаса спешной прогулки я убедился, что других зверей поблизости нет. Можно было немного расслабиться, и осмотреть место будущего лагеря.
Два десятка берёз странным образом верхушками повалились в одну точку, переплелись живыми ветвями и объединились в прочный шалаш. Корни деревьев вырваны из земли на половину. Судя по количеству земли на них, с момента обрушения прошло не меньше пяти лет, а корни всё ещё живые. Как и деревья. Но всё равно шалаш мало походил на нормальное жильё. Между стволами спокойно помещалась рука, а купол из веток на высоте двух метров облысел с приходом осени: листва слетела и теперь голые ветки не могли защитить даже от мелкого дождика. Всё это следовало исправить. На это у меня было не больше двух дней.
Сперва я освежевал волков, а их трупы отнёс в скверный лес — нечего запахом мяса привлекать других зверей. В густом лесу за шалашом получилось найти поваленную старую ель с широкими ветвями. Само наличие старых деревьев в северной части леса удивляло, но у этого есть логическое объяснение. Раньше скверна держала под своей властью нижнюю часть леса, в которой шалаш. Верхняя же часть на протяжении многих веков была свободна. Потом скверна отступила и деревья из старой зоны распространили семена на десятки километров вглубь освободившейся земли. Эту теорию подтверждало и то, что в нижней части леса практически все деревья молодые, не выше метров пятнадцати.
Широкими хвойными ветками от упавшей ели я заделал дыры в крыше и стенах шалаша. Накинутый на крышу мох стал финальным штрихом. Плюс к тому, обложил ветки между соседними деревьями таким образом, что шалаш опоясывала древесным кольцом небольшая стена. Плюс в самом шалаше разложил еловых веток для пущего тепла и удобства.
На второй день я отправился в скверну, нужны были запасы еды хотя бы на неделю вперёд. И справился с задачей на половину, прежде чем небо закрыли серые тучи. Воздух сильно увлажнился, его словно затянуло едва различимой рябью. В лагерь я добрался за час до шквального ливня: вода стояла стеной, деревья трещали в порывах безумного ветра.
Ливень кончился ближе к вечеру. Было так холодно и сыро, что я едва руки не отморозил. Пришлось застрять в лагере на два дня, переделав плащ и футболку из шкуры козлов в нормальную рубаху и варежки. Притом полдня я потратил лишь на то, чтобы распутать леску. От моего отборного нерафинированного мата в округе все птицы повесились — тишина стояла гробовая. Но это стоили того.
Какое же это чудо, когда руки не мёрзнут. Можно спокойно сидеть внутри шалаша, греться о куцый огонёк горящей розовой оболочки и ждать, когда волчья шкура за пределами лагеря окончательно прокоптится дымом от обычного костра. Не хотелось делать плащ из шкур, по которым бегают блохи.
Леска оказалась крайне прочной и рвалась лишь при огромном усилии. Мелкие стежки так плотно стягивались края вещей, что ни в какое сравнение не шли с широкими стежками из кишок. Ветер не задувал под одежду, я впервые почувствовал себя в тепле. А уж плащ из волков настолько приятно согревал, что я бы всю жизнь в нём проходил, а потом повторил.
Наконец утром на пятый день в шалаше, или на тринадцатый день с момента выхода из пещеры — я отправился к орочьей стоянке. Следующие десять дней обещали пройти с повышенным риском для моей бесценной жизни. И не только от порченых орков, но и от переменчивой погоды: внезапно мог налететь промозглый ветер или пойти моросящий дождь.
— Мда, — протянул я, добравшись до юрт. — Вас много, а меня — одни.
Десятки орков усеяли свободную от скверны землю. Они не двигались, словно отключённые от розетки. Огромные, ростом в два с половиной метра, или же не преобразившиеся, размером с обычного человека — они стояли и словно ждали, когда я допущу малейшую ошибку. Но я научен горьким опытом прошлой встречи.
Я обошёл юго-восточную часть стоянки по широкому полукругу. С юго-востока на северо-запад орочий лагерь тянулся прямой линией многочисленных юрт. Они были и на свободной земле вместе с замороженными орками, и на территории скверны, где нежить повторяла одни и те же действия, стараясь исполнить волю давно преобразившихся тел. Три четверти лагеря на свободной земле и последняя — на скверной; примерно пять сотен порождений в большой части и полторы сотни — в малой.
В прошлый раз я не обратил на это внимание, но сейчас заметна разница между частями стоянки. В верхней части юрты стояли практически впритык, между ними и двух метров не было — но вот в нижней части они раскиданы в хаотичном порядке. Иногда рядом стояло две, три и даже четыре, а иногда между ними смог бы галопом пронестись табун лошадей.
Кажется, что это не постоянный лагерь орков, а лишь кочевая стоянка. Словно многие орки из нижней части собрали пожитки и ушли до прихода скверны. Но почему в верхней части лагеря нежить делает вид, что таскает воду или рубит дрова? Этим занимаются по вечерам перед сном, а не утром. Тогда что…
В принципе, а какая разница? Вряд ли эти вопросы помогут справиться с порождениями. Одно радует: не видно нежити, убитой два месяца назад. Мама говорила, что скверна восстанавливает её, но, похоже, для этого нежить должна умереть на порченой земле.
Найдя подходящее место, я стал медленно продвигаться к лагерю, готовясь к сражению. Была лишь одна маленькая проблемка: количество маны. Лог.
Мана: 330/330 + [2500/2500]
Не хотелось лезть в резерв, но шестью стрелами нежить не убить: нужно минимум десять. Думаю, через несколько уровней всё наладится.
Когда до ближайшей юрты осталось метров четыреста, одна из тварей медленно заковыляла в мою сторону. Это была орчиха из непреображённых. Почему-то скверна пожрала всю её одежду, кроме ботинок и пояса. При жизни это точно была девушка… девочка… женщина… особь женского пола. Невозможно понять примерный возраст: тело почернело, раздулось и покрылось волдырями. Благо оно без видимых признаков модификаций. Таких орков на стоянке большинство, и все они размерами с человека. Практически у всех непреображённых орков лишь вздулись тела, проступили жёлтые гнойники на теле да пропала некоторая одежда. Иногда встречались модифицированные орки среди непреображённых, но такие были в меньшинстве. Зато у всех
