В состав вновь создаваемого Межсоюзнического бюро предполагалось командировать от Англии - 3 офицеров, от Бельгии - 1 офицера и секретаря, от Италии - 2-3 офицеров, от России - 3 офицеров и от Франции - в зависимости от нужд бюро.
В заключение конференции было решено начать работу Межсоюзнического бюро с 20 сентября 1915 года. Французы отвели под бюро специальный особняк и для удобства сотрудничества разместили там же вновь созданное 5-е бюро своего генерального штаба, включавшее представительство Франции в Межсоюзническом бюро. Во главе этого подразделения был поставлен подполковник Губэ. Для России создание подобного органа имело большое значение. Если на территории Австро-Венгрии она имела довольно разветвленную агентурную сеть, опирающуюся на сочувствие славянского населения двуединой монархии, то в Германии ее разведывательные позиции с началом войны были во многом утрачены. Обосновавшись в Париже, русские разведчики могли более успешно действовать через нейтральные Швейцарию, Испанию и Голландию. Тем не менее в новый разведорган был выделен лишь "наблюдатель", полковник Д. А. Ознобишин. Только через год, в декабре 1916 года, было утверждено положение о русском отделении Межсоюзнического бюро. Основные пункты этого любопытного документа сводились к следующему: "1. Начальник отделения подчиняется непосредственно Генерал-квартирмейстеру штаба Главковерха (Генкварверху). 2. Начальник отделения Межсоюзнического бюро выполняет все обязанности по деятельности бюро во всех отношениях, предоставляя небезынтересные для России сведения и материалы, получаемые бюро, Генкварверху в обработанном виде, на русском языке. 3. Кроме упомянутых обязанностей, начальник этого отделения вместе с тем заведует отделениями во Франции, Италии, Швейцарии, Голландии и Испании для штабов нашей действующей армии, руководствуясь указаниями на данный предмет Генкварверха. 4. Штабы действующей армии, имеющие свои разведывательные организации и агентов в упомянутых государствах, по делам этих организаций и агентов сносятся с начальником упомянутого отделения непосредственно, причем шифр и условный адрес для этих сношений устанавливаются штабом Главковерха. 5. Начальник отделения при выполнении поручений штабов действующей армии сносится с этими штабами также непосредственно, запрашивая в необходимых случаях Генкварверха и донося ему периодически подробно обо всем, касающемся этой стороны своей деятельности. 6. Все сведения, получаемые начальником отделения как заведующим разведывательной агентурой, передаются по принадлежности через управление Генкварверха"{*42}.
Вот в таких обстоятельствах вел свою разведывательную деятельность П. А. Игнатьев, прибывший в Париж в декабре 1915 года в качестве руководителя агентурной разведки штаба Юго-Западного фронта. Именно этот период деятельности нашел определенное отражение в его мемуарных записках. Надо заметить, что П. А. Игнатьев почти ничего не пишет об эффективности добытых его службой разведывательных данных для ведения операций Юго-Западным фронтом.
С конца декабря 1916 года П. А. Игнатьев становится руководителем всей заграничной службы русской разведки и контрразведки. Для него теперь открылись широкие возможности налаживания агентурной работы русской Ставки по всей Западной Европе. Некоторые эпизоды деятельности его в этом качестве он рассказал в своих мемуарных записках, но многое, естественно, оказалось за кадром.
К весне 1917 года полковник П. А. Игнатьев создал целую разведывательную сеть, состоящую из следующих организаций: "Католической", "Масонской", "Римской", "Шевалье". Все это стоило, конечно, немалых денег. За первые пять месяцев организации ушло 273 363 франка. Ставке это не очень понравилось. Деятельность Игнатьева неоднократно проверяли. Так, например, по поручению генерал-квартирмейстера Ставки генерала М. С. Пустовойтенко в марте 1917 года работу П. А. Игнатьева ревизовал начальник Русской военной миссии при французском главнокомандовании генерал Ф. Ф. Палицын. В своем отчете он, в частности, писал: "Ознакомился, сумма общего годового расхода велика. Отвечают ли сведения размеру расходов - ответ может дать Ставка и фронты. В работе здешнего руководителя есть известная система и, скажу, творчество. Отчетность ведет сам. Уплата знает{*43} оправдательные документы. Знает все нити, потому обман хотя и возможен, но незаметно от него произойти не может. К сожалению, в этом деле вообще сплошной обман..."{*44} Конечно, то, о чем рассказывает П. А. Игнатьев, требует специального исследования, но одно несомненно: усилия по правильной организации разведки им предпринимались немалые...
Насколько можно судить по имеющимся источникам, первоначально отношения в Межсоюзническом бюро складывались более или менее нормально. Однако постепенно союзники стали охладевать друг к другу. Особенно нервировала деятельность П. А. Игнатьева его французских коллег. Дело в том, что французское правительство очень остро реагировало на начавшие циркулировать в Западной Европе слухи о ведущихся сепаратных переговорах России с Германией. Слухи эти усиленно муссировались газетами нейтральных стран. По словам Ю. Я. Соловьева, известного русского дипломата, в Стокгольме, который он посетил в начале 1916 года, "со всех сторон слышались разговоры о возможностях сепаратного мира"{*45}. Описывая свои впечатления от посещения Лондона, Соловьев вспоминал: "Там в это время (лето 1916 года. - Авт.), по-видимому, уже мало рассчитывали на русскую помощь, постепенно привыкая к мысли о возможном нашем выходе из рядов союзников"{*46}. Между тем, как это уже установлено отечественными исследователями{*47}, Николай II и его правительство вовсе не собирались заключать мир с кайзером Вильгельмом. Более того, П. А. Игнатьев, как мы видели, провел специальную контрразведывательную операцию по личному указанию императора с целью выяснить источник слухов о ведущихся якобы тайных переговорах представителей России и Германии о заключении сепаратного мира. Тем не менее братья П. А. и А. А. Игнатьевы стали жертвой подозрительности французов. Во всяком случае, Павлу Игнатьеву вменялась в вину причастность к секретным переговорам о сепаратном мире, близость к премьеру Штюрмеру, которого в Париже считали германофилом{*48}. К тому же посещавшем салон матери братьев, С. С. Игнатьевой, считавшейся опорой сторонников Германии, хотя в действительности дело обстояло абсолютно наоборот.
После Февральской революции эти подозрения усилились. Братьев обвиняли в монархизме, германофильских настроениях. При этом французские власти исходили из тезиса, что раз Игнатьевы аристократы - значит, непременно сторонники реставрации старого режима в России. В связи с этим перед спецслужбами была поставлена задача "изучать главных лиц официальной России, как военных, так и гражданских".
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
