1.
Описаний казни тысяч людей в страшные годы гражданской войны не сохранилось. Эти люди погибли безвестными в подвалах местных чрезвычаек, в застенках белогвардейских контрразведок. Но описания расстрела семьи Николая II дошли до нас во всех подробностях. Они остались от следователя Н. Соколова, в руки которого попали несколько лиц из охраны «дома особого назначения» и один из участников расстрела — Павел Медведев. Они остались также от некоторых уральских чекистов. В обоих случаях перед современным читателем открывается леденящая душу картина. Но для Соколова то, что произошло в Ипатьевском доме, — только жестокое преступление, для большевистских мемуаристов-уральцев — это выполнение пусть и сурового, но революционного долга.
Дилемма, рожденная гражданской войной… Как решать ее сегодня, более семидесяти лет спустя? Уйти от нее, не думать, не вспоминать? Но память все равно возвращает и будет возвращать нас к нашему прошлому: к его героическим и трагическим страницам, к страшному в революции. От памяти не уйти.
* * *
Когда думаешь о трагическом финале Романовых, возникают два главных вопроса: что, какие события привели к этому? При каких обстоятельствах это произошло, кто решил их судьбу? Только ответы на оба вопроса могут помочь понять случившееся.
В ночь на 1 марта 1917 года Николай II выехал из Ставки (Могилев) в Царское Село, до которого уже докатывались волны революции, начавшейся в Петрограде 23 февраля. Но доехать туда он не сумел: его поезду пришлось повернуть на Псков, где находился штаб Северного фронта. Здесь Николай II оказался перед альтернативой — либо продолжать карательную экспедицию во главе с генералом Н. Ивановым, которого царь назначил новым командующим Петроградским военным округом, либо пойти на «конституционные уступки» Государственной думе, поддержанной начальником штаба Ставки генералом М. Алексеевым и почти всеми главнокомандующими фронтов — великим князем Николаем Николаевичем, генералами Брусиловым, Эвертом, Сахаровым, Рузским и другими. После мучительных колебаний Николай пошел на компромисс: выразил готовность на формирование правительства, ответственного не перед императором, а перед Думой. Но — поздно. Когда командующий Северным фронтом генерал Н. Рузский сообщил о решении царя председателю Государственной думы М. Родзянко в Петроград, в ответ было выдвинуто новое требование: отречение Николая II в пользу наследника престола Алексея (ему было 13 лет) при регентстве брата царя — великого князя Михаила Александровича. И вновь генерал Алексеев и главнокомандующие фронтами поддержали это «крайнее» требование, убеждая Николая II отречься. Примерно в 3 часа дня 2 марта Николай II капитулировал: согласился отречься в пользу сына, но затем переменил решение и отрекся в пользу брата — Михаила Александровича. Утром 3 марта, уезжая из Пскова, он записал в дневнике: «Кругом и измена, и трусость, и обман». Высшие генералы, убеждавшие Николая отречься в пользу сына, фактически изменили присяге, которую они дали царю. В ней, между прочим, говорилось: «Верно и нелицемерно служить (царю. — Лег.), не щадя живота своего, до последней капли крови… Об ущербе же его величества интересов, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допускать потщуся…»
Почему же думские лидеры, а с их подачи и высшие царские генералы заняли явно «антиниколаевскую» позицию? Некоторые белоэмигрантские авторы, преимущественно из крайне правого лагеря, объясняли ее масонскими связями генералов — адъютантов царя; но если даже принять версию, остается неясным, почему в таинственный «масонский заговор» оказались втянутыми и те, кто, по данным самих монархических авторов, вовсе не принадлежал к масонам.
Нет, все объясняется самой жизнью. Как лидеры Государственной думы, так и высшие чины генералитета связывали с уходом уже дискредитированных в их глазах Николая II и его жены надежду на быстрый спад революционной волны и сохранение монархии во главе с новым, пусть и «конституционным» царем.
Они просчитались. Отречение Николая Романова не остановило революцию. До конца жизни генерал Алексеев (он умер в сентябре 1918 года в Новочеркасске) казнился своим «псковским грехом», говорил, что никогда бы не посоветовал императору отречься, если бы мог знать, куда пойдет революция. Но все это было позже, а тогда, в мартовские дни, политические расчеты оказались сильнее воинской присяги.
* * *
Оставляя престол, Николай Романов надеялся, что Временное правительство разрешит ему и его семье выехать в Англию. Правительство поначалу действительно выразило свое согласие на это. В одном из выступлений министр юстиции А. Керенский заявил, что лично доставит Романовых в Мурманск, на английский корабль. А британское правительство, со своей стороны, выразило готовность принять семью бывшего главы союзного государства, приходившегося к тому же двоюродным братом королю Георгу V. Оба правительства мотивировали свои решения гуманистическими соображениями.
Но шло время, а предполагавшийся отъезд в Англию откладывался. Наконец приблизительно в мае — июне Романовым (они находились тогда фактически под домашним арестом в своем Царскосельском дворце) было объявлено, что им придется остаться в России. Что же произошло? Впоследствии обе стороны обвиняли друг друга. Англичане (Д. Ллойд Джордж и другие) утверждали: поняв, что Временное правительство не является «хозяином в собственном доме», а находится под контролем Петроградского Совета, они решили не настаивать на своем приглашении. Представители же Временного правительства (А. Керенский, П. Милюков и другие) уверяли, что они вполне могли отправить Романовых в Англию, но вследствие отказа английского правительства от первоначального приглашения вынуждены были отменить этот план. Сама неясность, неубедительность такой версии — уже свидетельство того, что дело обстояло не так, как хотели представить его английские и русские политики.
Конечно, Временное правительство не было полным хозяином в своем доме. И в вопросе об отъезде Романовых за границу (как и во многих других вопросах) оно вынуждено было считаться с позицией Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, решительно возражавшего против него. Однако верно и то, что влияние Совета на правительство, очень сильное в первый послефевральский период, затем постепенно уменьшалось; во всяком случае, «соглашательство» меньшевистско-эсеровского Совета шло по восходящей линии. Поэтому думается, что при сильном желании Временное правительство имело бы возможность обойти исполком Совета и отправить Романовых в Англию.
Но помимо Совета были еще революционные массы — рабочие, солдаты, крестьяне, радикализация которых неуклонно росла. Что значило в таких условиях освободить Романовых из-под ареста, пусть даже в «позолоченной тюрьме» Царскосельского дворца? Это значило пойти на риск новой волны резких протестов, на риск дополнительной дестабилизации и без того уже неустойчивого положения, в котором находилось Временное правительство.
Хорошо понимали это и в Англии. Там спали и видели активизацию военных усилий России в мировой войне и резонно опасались, что предоставление убежища Романовым в Англии отнюдь не будет способствовать росту ее престижа в революционной России. Английская пресса прямо писала об этом.
В общем, обе стороны хорошо понимали друг друга и как-то «само собой» вопрос об отъезде Романовых в Англию «тихо испарился». Соображения реальной политики отодвинули в тень «гуманистические принципы», о которых так много впоследствии писал А. Керенский. В конце июля семнадцатого года, будучи уже премьер-министром, он распорядился отправить Романовых в далекий Тобольск. Объясняя это решение, он писал, что в преддверии революционных выступлений хотел обезопасить бывшего царя и его семью. Возможно, что и так, как, вероятно, верно и то, что отправка Романовых в Сибирь была связана с опасениями контрреволюционных выступлений. Во всяком случае, в июле в распоряжении Керенского уже имелись некоторые данные об антиправительственных замыслах в корниловской Ставке, где промонархические элементы были весьма сильны. Короче говоря, и в данном случае решительно взяла верх реальная политика, а не гуманизм…
