– Что? – переспросил шепотом молодой голос с другой стороны загородки.
– Прости, это я не тебе, – сказал священник.
Он закрыл глаза и втянул носом воздух.
Будто где-то широко распахнулись ворота шоколадной фабрики и ее сладкий аромат разлетелся по всюду, преображая весь мир.
Но вдруг случилось нечто невообразимое.
С уст отца Мэлли вдруг сорвались резкие слова:
– Тебе не следовало сюда приходить!
– Что? Что, святой отец?
– Поищи другое место! Я не могу тебе помочь. Здесь нужен специалист. Уходи, уходи.
Старый священник был ошеломлен, услышав, как его собственные тайные мысли так запросто слетают с уст. Что это – жара или долгие дни и недели, проведенные в ожидании этого шоколадного маньяка? Что? Что? Но его рот продолжал извергать:
– Здесь тебе никакой помощи не будет! Нет-нет. Иди-ка ты…
– В дурдом, вы хотите сказать? – прервал его на удивление спокойный голос, обдумывающий этот неожиданный взрыв.
– Да-да. Спаси нас Бог, к этим… как их… психиатрам.
Последнее слово звучало совсем уж неправдоподобно. Редко ему доводилось произносить его.
– О господи, святой отец, да что они в этом понимают? – сказал молодой человек.
«И в самом деле, – подумал отец Мэлли, ибо ему давно уже набили оскомину все эти шутовские разговоры, беседы об одном и том же и возмущенные крики. – Вот досада, почему бы мне не вывернуть наизнанку воротник и не купить себе фальшивую бороду!» – думал он, но продолжил уже спокойнее:
– Что они понимают, сын мой? Да ведь они говорят, будто знают все на свете.
– Точно так же, как когда-то говорила Церковь, святой отец?
Священник помолчал, потом сказал:
– Говорить и знать не одно и тоже, – ответил старый священник спокойно, насколько ему позволяло бешено колотящееся сердце.
– А Церковь знает, да, святой отец?
– Если не она, то я знаю!
– Не заводитесь опять, святой отец, – молодой человек помолчал и вздохнул. – Я пришел не затем, чтобы обсуждать с вами, сколько ангелов могут станцевать на острие булавки. Может, я все-таки начну исповедоваться, святой отец?
– Давно пора! – Священник скрестил на груди руки, откинулся поудобнее, сладко прикрыл глаза и добавил: – Ну?
И голос на другой стороне, с его детской манерой речи и ребячьим дыханием, в котором улавливались оттенки завернутых в серебряную фольгу шоколадных поцелуев, аромат медовых сот, под впечатлением от недавних сластей и совсем свежих воспоминаний о пиршествах «Кэдбери», начал описывать свою жизнь: как он встает по утрам, живет и ложится спать со швейцарскими восторгами и искушениями от пенсильванской фабрики «Херши», или как можно слизать шоколадную оболочку с батончика «Кларк», а карамельно-вафельное нутро приберечь для особых случаев и праздников. Или как душа его просит, язык требует, желудок принимает, а кровь поет под танцующий драйв «Пауэр-хаус», манящие обещания «Лав-нест», свободный полет «Баттерфингера», но главное во всем – это сладкое африканское причмокивание темного шоколада между зубами, окрашивающее десны, наполняющее благоуханием нёбо, так что во сне вы бормочете, шепчете, причмокиваете на языках Конго, Замбези и Чада.
Проходили дни, недели, и чем больше голос говорил и чем больше старый священник слушал, тем легче становился груз по ту сторону решетки. Отец Мэлли, даже не глядя, знал, что плоть, заключавшая в себе этот голос, таяла и убывала. Походка уже не была такой тяжелой. А исповедальня уже не скрипела в таком диком испуге, когда тело протискивалось в соседнюю дверь.
И хотя молодой голос и сам молодой человек были на месте, запах шоколада действительно начал сходить на нет и почти исчез.
Это было самое чудесное лето в жизни старого священника.
Однажды, много лет назад, когда он был еще совсем молодым, с ним произошло нечто весьма схожее по своей странности и необычности.
Одна девушка – судя по голосу, не старше шестнадцати лет – приходила пошептаться каждый день с начала летних каникул до тех пор, пока не настала пора снова идти в школу.
И все это долгое лето ее шепот и милый голосок настолько приводили его в трепет, насколько это вообще возможно для священника. Он выслушивал ее в ее июльском влечении, в ее августовском безумии, в ее сентябрьском крушении иллюзий, и когда в октябре она ушла навсегда в слезах, ему хотелось крикнуть: «Не уходи! Останься! Выходи за меня замуж!»
А другой голос шепнул: «Но ведь я лишь слуга невестам Христовым».
И он, тогдашний молодой священник, не выбежал на перепутья мира.
И вот теперь, когда ему под шестьдесят, юная душа внутри него вздохнула, зашевелилась, вспомнила, сравнила старое, потертое воспоминание с этой новой, в чем-то смешной и тем не менее в чем-то печальной встречей с потерянной душой, чья любовь была не знойной страстью к девушкам в донельзя соблазнительных купальниках, а нежной привязанностью к шоколадкам, которые тайком разворачиваешь и незаметно поедаешь.
– Святой отец, – сказал голос однажды под вечер. – Это было прекрасное лето.
– Странно, что ты это говоришь, – отозвался священник. – Я сам сейчас думал об этом.
– Святой отец, мне нужно признаться вам в одной действительно ужасной вещи.
– Думаю, вряд ли что-то может меня потрясти.
– Святой отец, я не из вашей епархии.
– Ничего страшного.
– И еще, святой отец, простите меня, но я…
– Продолжай.
– Я даже не католик.
– Что?! – вскричал старик.
– Я даже не католик, святой отец. Это что, так ужасно?
– Ужасно?
– Я хочу сказать, я действительно очень сожалею. Если хотите, святой отец, я покрещусь, чтобы уладить это дело.
– Ты хочешь покреститься, болван? – орал старик. – Теперь уж поздно! Ты хоть знаешь, что ты наделал? Ты хоть знаешь, в какие бездны греха ты себя вверг? Ты отнимал у меня время, заставлял меня выслушивать тебя, доводил до белого каления, просил совета, хотя тебе нужен был психиатр, спорил с религией, критиковал Папу, если я правильно помню – а я помню! – отнял у меня три месяца, восемьдесят или девяносто дней, а теперь ты хочешь покреститься и «уладить это дело»?
– Если вы не против, святой отец.
– Против! Против! – завопил священник и впал в десятисекундную апоплексию.
Он уже готов был рывком распахнуть дверь, выбежать из исповедальни и выволочь греховодника на свет божий. Но тут…
– Все это было не напрасно, святой отец, – произнес голос из-за решетки.
Священник притих.
– Потому что, святой отец, да хранит вас Господь, вы помогли мне.
Священник окончательно застыл на месте.
– Да, святой отец, в самом деле, благослови вас Господи, вы так мне помогли, и я вам так признателен, – шептал голос. – Вы не спрашивали, но ведь вы догадались? Я сбросил вес. Вы не поверите, сколько я сбросил. Восемьдесят, восемьдесят пять, девяносто фунтов. Благодаря вам, святой отец. Я завязал. Завязал с обжорством. Сделайте глубокий вдох. Вдохните.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
