Замерли шумные базары, по велению султана закрылись кофейни и курильницу, собиравшие по издавна заведенным традициям любителей дурманящего синего дыма, и даже сладострастные фурии, от чьих объятий не устоит настоящий мужчина, замкнулись в своих жилищах. Не слышно духовых оркестров, а в мечетях муллы посылали проклятия на головы неверных, взывали к милости Аллаха.
Тихо во дворце, будто нет в нем жизни. Военный совет при султане высказался за перемирие с Россией, и об этом послы Абдул-Хамида известили царя Александра, но ответа пака нет, а генерал Гурко наступает.
Сулейман-паша обещает задержать продвижение российской армии у Татар-Пазарджика, но султан сомневается: если не устоял на перевалах, то теперь, когда пленен Вессель-паша и все таборы пятятся на юг, слова Сулеймана просто пустой звук.
Если Гурко возьмет Адрианополь, перед ним откроется дорога на Стамбул…
Прежде чем обратиться с посланием о перемирии, Абдул-Хамид имел тайную встречу с британским послом. Султан принимал Лайарда в зале Дивана. Сухой, маленький властелин Оттоманской империи, с бриллиантовой звездой на груди, смотрел на английского посла, приподняв голову. Вел речь вкрадчиво. Он спрашивал Лайарда, какие шаги предпримет Англия, если русские вступят в Стамбул? На что британский посол ответил вопросом на вопрос:
— Насколько я понимаю, сегодня турецкое правительство не возражает, чтобы британская эскадра сменила место своей стоянки в Безикской бухте на проливы?
Молчаливым кивком Абдул-Хамид выразил согласие. О чем сэр Лайард немедленно сообщил в Лондон.
Королева Виктория обратилась к кабинету, требуя принять срочные меры по спасению Турции. Биконсфилд убеждал лордов, но единодушия не встретил. Министр иностранных дел лорд Дерби пригрозил Биконсфилду отставкой, а статс-секретарь по делам колоний Карнарвак, указывая пальцем на премьера, заявил категорично:
— Лорд Биконсфилд уповает на помощь британского флота, забывая, что российский солдат в состоянии перейти индийскую границу…
Из окон султанского дворца видно синее море и военные корабли Оттоманской Порты на рейде. О, дорого бы дал сейчас султан, увидев, как поднимают босфорскую волну эсминцы королевы Виктории.
— О, Аллах, — шепчет Абдул-Хамид и закатывает глаза. — Я соглашусь открыть инглизам бухту Золотой Рог. Может, орудия флота ее величества спасут Стамбул от гяуров…
Но напрасно ожидал он от Англии конкретных действий…
Возвратившись из мечети Зюба-Джами, султан, полулежа на тахте, принимал своего министра иностранных дел. Саффет-паша явился с малоутешительным известием. Император российский, отбывая в Петербург, перепоручил ведение переговоров своему брату, главнокомандующему Дунайской армией, при условии безоговорочного принятия всех требований России. Султан сел, поджав ноги:
— Гяуры занесли над нами ятаган, и мы должны предупредить их, даже горькой ценой.
— Великий султан, они лишают нас народов и земель, веками приносящих нам изобилие.
Абдул-Хамид кивнул бородой.
— У Оттоманской Порты отнимают жемчужину, равную той, какую, потерял бы Лондон, забери у него Индию… Россия имеет виды не только на Балканы, но и на Кавказ: Батум и Карс, Ардаган и Баязет… Она намерена запустить руку в казну Порты. Но мы бессильны и пошлем к царю своих послов. История Турции не знала подобного позора и унижения. Со времени достойного Баязета стены византийского Царьграда потрясали османы, а сын Мурада Магомет удостоил Царьград стать столицей Блистательной Порты. Но сегодня мы вынуждены сесть за стол переговоров, потому как вот-вот застучат в ворота Стамбула, а проклятые инглизы дальше посул не идут, хотя обещали помочь нам, когда Порте будет трудно.
— За поступками царя виден хитрый лис Горчаков, — вставил Саффет-паша.
— Что мог бы даже самый мудрый министр, не имей царь Александр столь храбрых солдат и достойных офицеров? Мои уши все время слышат имена Гурко-паши, белого паши Скобелева, Тотлебен-паши, и зимой отыскавших путь через Балканы. А Сулейман-паша и летом бился своей глупой головой о Шипку. Аллах наказал меня недостойными аскерами, трусливыми, как зайцы, а наши уподобились ослам. Даже храбрые янычары, моя надежда и верная опора, не в состоянии остановить гяуров… Ты думаешь, Саффет-паша, зачем русский царь отправил нас на переговоры к главнокомандующему? Он затягивает время, чтобы этот проклятый барс Гурко взял Адрианополь и тогда урусы приставят штык к нашему горлу. Они хотят продиктовать нам свои условия… Но, Саффет-паша, мы будем достойными зрителями на конференции, где будут ощипывать наших победителей. Интересы Порты представит Лондон, хотят того инглизы или нет. Им не безразлично, в чьих руках ключи от проливов, а Вене и Берлину — где установит Россия свои пограничные столбы. И да будем уповать на помощь Пророка…
Накануне отъезда в Санкт-Петербург Александр Второй изъявил желание собственными глазами увидеть горные вершины, какими прошла гвардия на Софию.
В поездке императора сопровождал главнокомандующий, военный министр и министр иностранных дел.
Кареты и коляски катили по заранее расчищенному перевалу, ничем не напоминающему о недавних жестоких боях. Траншеи и орудийные дворики умиротворенно лежали, присыпанные снегом. Дороги охраняли усиленные пикеты. Впереди справа по тропе шел лейб-гвардии Кубанский казачий эскадрон, за ним по отделениям сводная гвардейская рота, потом взвод гвардейских саперов и команда пешей артиллерии. Замыкал государев конвой полуэскадрон всех гвардейских кавалерийских полков.
На самой вершине царь велел остановиться. Вышел из кареты. Дул пронзительный ветер, сыпала пороша. Александр зябко поежился. Сказал стоявшему позади великому князю:
— Здесь прошла моя гвардия, Николай, цвет российского войска, моя опора, гордость России… Я всегда отдавал должное военному таланту генерала Гурко, но то, как он провел гвардейцев через зимние Балканы, чудесам подобно.
Помолчал, посмотрел по сторонам.
— Военные действия заканчиваются и я, Николай, думаю о том, не отозвать ли мне Гурко в Петербург для дальнейшего использования по службе?
— И когда, ваше величество, вы намерены это сделать?
— Думаю, по окончании боевых действий.
Великий князь промолчал. У царствующего брата все зависит от настроения. Сегодня он говорит одно, окончится война, кто знает, какое решение примет.
Разминая затекшие ноги, Николай указал на дальнюю горную синеву:
— Там, за хребтом Стара Планина, и откроется София.
Александр промолчал. Его уже занимали иные мысли. По мере продвижения армии к Стамбулу Александра охватывало чувство раздвоенности. Вступить в древний Константинополь, столицу Византийской империи. Не об этом ли мечтала императрица Екатерина? Византия, давшая Руси христианство. От ее басилевсов повелось на Руси венчание на царство…
Овладеть Константинополем, взять в свои руки ключи от черноморских проливов…
Велик соблазн, но реальность отодвигала то, чего так жаждал и о чем говорил лишь в интимных беседах с близкими.
Но сегодня даже родной брат Николай, ни тем более военный министр Милютин и канцлер Горчаков и слышать не желают, чтобы гвардия вступила в Стамбул. Александр именует его Константинополем.
Александр садится в карету, велит возвращаться назад, в Порадим. Он мысленно видит себя на белом коня, въезжающим в город впереди полков, четко, как на параде, печатающих шаг…
Говорит недовольно брату, великому князю:
— Ты вместе с Горчаковым и Милютиным отнимаешь у меня мое сокровенное — почувствовать себя хозяином Константинополя и Босфора, насладиться Золотым Рогом и гаванью. Я считал, что наконец-то отдам дань поруганному османами Царьграду.
— Твоя минутная слабость, брат, может стоить России всего, чего достигли этой кампанией.
— С того времени, когда Россия встала на черноморских берегах, мы имеем на проливы такие же права, как и. Оттоманская Порта, Но какое отношение к Дарданеллам и Босфору у Англии? — Помолчал, снова заговорил: — Я возвращаюсь в Петербург. Дальнейшее будет зависеть не только от нас.
— Ты намерен вернуться в столицу, не ожидая окончания кампании?
— Она фактически завершена. Я желал финиша в Константинополе, но, к огорчению, от меня сие не зависит… Теперь, когда генерал Гурко приближается к Константинополю и недалек тот час, когда он властно постучит в его ворота, ты с Горчаковым и Милютиным не позволяете это сделать. — Свел брови, посмотрел в окошко кареты на горы, сказал снова: — В Петербург меня зовут обстоятельства.
— Ты имеешь ввиду беспорядки на Патронном?
— Они, как тебе известно, имели место не только на одном заводе. Здесь, среди моих верных солдат, я чувствую себя в безопасности больше, чем в Петербурге, где развелось слишком много разного рода нигилистов, но мой долг лично проследить, как выкорчевывается всякая крамола. В России нет места безумному свободомыслию, от коего одно неустройство государственное…
