А вот что (какое-то время спустя) написала о «Бане» в ГосТИМе Лили Брик:
«Я видела этот спектакль уже после смерти Маяковского. Постановка мне не понравилась. Текст не доходил. Хороши были, скорее, именно детали. „Баня“, мне кажется, была поставлена хуже „Мистерии“ и „Клопа“. Но гений Мейерхольда ослеплял Маяковского. А гений Маяковского мешал Мейерхольду проявить себя. Они слепо верили друг в друга. У них было общее дело – искусство. Мейерхольд делал новый театр, Маяковский – новую поэзию».
Неуспех «Бани», конечно же, расстроил Маяковского. Но по его письму Лили Юрьевне от 19 марта это совершенно не чувствуется. Там сказано:
«Все тебе и вам пишут и любят вас по-прежнему, а некоторые (мы) и больше, потому что очень соскучились. В начале апреля, очевидно, будут в Берлине Мейерхольды. „Клопа“ с собой не берут, но я и не очень протестую, т. к. моя установка – пусть лучше он нравится в Саратове».
Появление Мейерхольдов (Всеволода Эмильевича и Зинаиды Николаевны Райх) в Берлине было связано с гастролями ГосТИМа, которые должны были начаться 1 апреля. А город Саратов упомянут в связи с тем, что часть театральной труппы, оставшаяся в СССР, отправлялась выступать в Поволжье, в том числе и в Саратов.
Обращает на себя внимание и то, с каким добродушием Маяковский сообщал в этом письме о людях, с которыми находился в размолвке:
«Из новых людей (чуть не забыл) были у меня раза два Сёмка и Клавка, хотели (Лёва) познакомить с Асеевым – я не отбрыкивался, но и не рвался».
А ведь речь шла о рефовцах, которые, назвав Маяковского «предателем», на всю страну объявили о том, что руки ему не подадут. И вдруг: «были у меня раза два». И кто? Семён Кирсанов и его жена Клавдия. Почему они после такого громогласного разрыва (отказа подавать руку Маяковскому) вдруг пришли к «предателю» в гости?
Концовку письма и вовсе иначе как оптимистичной не назовёшь:
«Молодые рефовцы же тоскуют по Осе.
Пишите, родные, и приезжайте скорее. Целуем вас ваши всегда…»
Далее следовали две забавные нарисованные фигурки: двух щенков (или двух Сченов), то есть Маяковского и собаки Бульки.
Что ещё можно сказать об этом письме? Оно бодрое, юморное. Если ещё добавить, что Владимир Владимирович просит в нём привезти ему «серые фланелевые штаны», то ни за что не скажешь, что написано оно человеком, о котором Александр Михайлов высказался так:
«…раздавленный сомнениями, издёрганный критикой, на которую стал нервно реагировать, неустроенный и больной».
А вот каким запомнился Маяковский Софье Шамардиной, которая, впрочем, не запомнила точной даты той встречи (но, скорее всего, всё происходило в конце марта 1930 года):
«Помню, как болел долго (в 1929-м или уж в начале 1930-го?). Лежал в Гендриковом. Лили не было в Москве. Иногда звонил мне – приходила. Бывал раздражителен. Подолгу тяжело молчал. Как-то застала Людмилу Владимировну. Позвал меня к себе в комнату: „Не разговаривай с ней. Не задерживай, пусть уходит, а ты останешься“. В этот вечер оживился, только когда пришёл Василий Каменский».
Да, в конце марта у Маяковского болело горло, и врачи советовали ему поберечь себя, отказавшись от запланированных выступлений. Что-то пришлось отменить, что-то перенести на потом. Но только не вечер, посвящённый 20-летию творческой деятельности.
Вспоминая именно этот момент, Лев Гилярович Эльберт (тогда ещё живший в квартире Маяковского) никакого пессимизма в настроении поэта тоже не заметил, приведя (в той же статье, напечатанной 30 апреля в журнале «Огонёк») такой его призыв:
«– Едем вечером в Краснопресненский клуб – там комсомольцы меня огреют. Очень уважаю эту публику! Жизнь замечательна. Жизнь очень хороша. Правда, хороша?»
Встреча с молодёжью в Доме комсомола Красной Пресни, на которую Маяковский звал Эльберта, состоялась 25 марта 1930 года. Присутствовал ли там Эльберт, к сожалению, неизвестно. Но, надо полагать, был наверняка.
Вечер с комсомольцами
Экспонаты выставки «20 лет работы» были перенесены в Центральный дом комсомола Красной Пресни. Для расширения и для обслуживания выставки требовались средства, и их решено было собрать, организовывая выступления Маяковского. Первым из них стал вечер, проходивший на Красной Пресне.
В зале собрались молодые рабочие, комсомольцы и, конечно же, члены созданной в феврале литературной бригады Маяковского. Своих представителей прислали «Комсомольская правда» (во главе с ответственным редактором газеты Александром Николаевичем Троицким) и Краснопресненский райком комсомола. Вечер вела Мария Кольцова, работница одной из московских фабрик и председатель бюро «Ударной бригады Маяковского».
То, как Кольцова представила Владимира Владимировича, очень его развеселило, и он начал свою речь словами:
«Товарищ председатель очень пышно охарактеризовал, что я буду делать доклад, да ещё о своём творчестве. Я и доклада делать не буду и не знаю, можно ли назвать так высокопарно творчеством то, что я сделал. Не в этом совершенно дело, товарищи».
Столь задорно начатое выступление очень скоро перешло в свойственное Маяковскому агитационно-пропагандистскую речь, в которой было сказано, что быть поэтом рабочего класса – тяжелейший труд:
«Основная работа – это ругня, издевательство над тем, что мне кажется неправильным, с чем надо бороться. И двадцать лет моей литературной работы – это, главным образом, выражаясь просто, такой литературный мордобой, не в буквальном смысле, а в самом хорошем! – то есть буквально каждую минуту приходилось отстаивать те или иные революционные литературные позиции, бороться за них и бороться с той косностью, которая встречается в нашей тринадцатилетней республике».
Та литературная деятельность, которой занимался Маяковский, по его же собственным словам, всегда приводила к негативным последствиям. Почему?
«…потому, что ввиду моего драчливого характера на меня столько собак вешали и в стольких грехах меня обвиняли, которые есть у меня и которых нет, что иной раз мне кажется, уехать бы куда-нибудь и просидеть года два, чтобы только ругани не слышать.
Но, конечно, я на второй день после этого пессимизма опять приободряюсь и, засучив рукава, начинаю драться, определив своё право на существование как писателя революции, не как отщепенца».
Однако, продолжал Маяковский, бывают моменты, когда вести эту тяжелейшую работу становится очень и очень трудно. И поэт привёл пример:
«Я сегодня пришёл к вам совершенно больной, я не знаю, что делается с моим горлом. Может быть, мне придётся надолго перестать читать. Может быть, сегодня один из последних вечеров».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
