— Ладно, — вздохнул Митя. — Забудь. Мало ли что мне мерещится. Я, знаешь, часто преувеличиваю. Меня надо выслушать, а потом поделить на сто.
А еще лучше — на ноль, мрачно подумал я. Но придержал язык за зубами.
Митя любезно подвез меня к железнодорожному вокзалу, проводил в какую-то хитрую кассу, где не было очереди, и тактично распрощался, не дожидаясь, пока я куплю билет.
Выяснив, что до Кракова можно добраться на варшавском поезде, который отходит в десять вечера и прибывает к месту назначения утром, я возликовал, купил билет, прогулялся, пообедал, позвонил домой, убедился, что Рената действительно зазвала к себе подружек, более-менее успокоился на ее счет и вернулся на вокзал за несколько минут до отправления.
Купе спальных вагонов в большинстве европейских поездов выглядят безрадостно: узкая клетушка, три полки, одна над другой, под крышкой стола умывальник, который далеко не всегда работает, зато исправно источает аромат затхлой воды. Когда покупаешь билет первого класса, проводник убирает одну из полок, устраняя, таким образом, угрозу заполучить на свою голову сразу двух попутчиков. Сосед, в случае чего, будет всего один. Это тоже плохо, но не смертельно. Но плохо, чего уж там. Очень плохо. Особенно если устал как собака, а моей усталости хватило бы сейчас на целую стаю.
Поэтому, оказавшись в купе, я, не раздеваясь, рухнул на полку и вознес обычную в таких случаях молитву: пожалуйста, Господи, никаких соседей, мне надо побыть одному, очень Тебя прошу. Тут же по коридору затопали чьи-то ноги, дверь купе, скрежеща, отворилась, сердце мое исполнилось скорби, но миг спустя я уже ликовал — это просто проводник, пришел убрать лишнюю полку, принес стакан жидкого чаю и пачку пресных крекеров — разнузданная роскошь, немыслимый шик, специально для пассажиров первого класса, сам себе завидую.
Пока проводник возился с полкой, поезд понемногу тронулся. Уши мои трепетали, прислушиваясь к шагам в коридоре, но желающих посягнуть на мое одиночество там не было. Вот она, чудотворная сила молитвы, торжествовал я, запирая дверь за стражем вагона. Снял куртку, залпом выпил горячий еще чай, снова рухнул на полку, закрыл глаза и сразу же провалился в сон.
Мне снилось, что я брожу по пустому супермаркету; там не было не только покупателей и продавцов, но и товаров — только пустые полки и тележки, забаррикадировавшие почти все проходы. Я спешил выбраться наружу, а лампы дневного света гасли одна за другой, и мне это очень не нравилось, потому что найти выход в темноте будет совсем непросто, его и сейчас-то хрен найдешь, с досадой думал я, пытаясь протиснуться между рядами тележек, но они стояли намертво, а лампы по-прежнему гасли, и вдруг я осознал, что наблюдаю за собственными перемещениями сверху, из-под потолка, а миг спустя понял, вернее, вспомнил: ну конечно, я — тоже лампа, одна из многочисленных ламп дневного света, всегда ею был и вдруг возомнил себя живым человеком, идиот! Какой ты, в жопу, человек, укоризненно говорил я себе, ты — лампа, мы все тут лампы, мы долго горели, мы устали, а теперь мы погаснем и отдохнем, потерпи немного, скоро тебя выключат, сейчас, сейчас, вот так.
Я не просто проснулся, а натурально выпрыгнул из этого дурацкого кошмара. Если бы проводник не убрал верхнюю полку, разбил бы к чертям башку, а так ничего, только руку в стенку со всей дури впечатал, но, кажется, просто ушиб, ничего страшного. А что больно, оно и неплохо, по крайней мере, не засну какое-то время. Не провалюсь обратно в этот бессмысленный сон. Фуф.
Надо бы ее под холодную воду, думал я, с досадой разглядывая при свете ночника распухшую ладонь. А еще лучше — приложить лед. Кстати, у проводника наверняка есть холодильник. А в холодильнике — минералка. Или пиво. Должно что-то быть.
Холодильник в купе проводника действительно имелся. Ухватив ушибленной рукой ледяную пластиковую бутылку, я почувствовал некоторое облегчение и отправился в тамбур покурить. Дурацкий сон, как ни крути, здорово выбил меня из колеи.
Закурив, я достал из кармана телефон, посмотрел на часы. Десять двадцать четыре. С момента отправления прошло меньше получаса. Выходит, проспал я всего несколько минут. А по ощущениям пару часов, не меньше. Надо же.
Я курил, прижимая к ушибленной руке все еще холодную бутылку. Голова была совершенно пуста, зато я явственно ощущал ее кубическую форму, особенно тяжелые, темные, словно бы свинцом обитые углы. Ничего хорошего, конечно, но пройдет, думал я, а был бы кофе, прошло бы прямо сейчас, но у проводника наверняка только растворимая дрянь, никакого удовольствия, а уснуть потом не смогу. Это немудреное рассуждение неспешно пересекало темное пространство моей опустевшей головы, в точности повторяя движение нашего поезда, и слова цеплялись друг за друга, как вагоны, и на стыках покачивались одновременно с составом, внутри которого я находился. Размеренное движение обоих поездов — реального и воображаемого — умиротворяло и даже убаюкивало, поэтому, докурив, я не пошел в купе, а прижался ноющим лбом к оконному стеклу, за которым не было ничего, кроме темноты и далеких голубых и желтых огней.
Постояв так какое-то время, я решил, что можно вернуться в купе и попробовать поспать, но обнаружил, что не могу пошевелиться. Ни двинуться с места, ни голову повернуть, ни перехватить поудобнее нагревшуюся уже бутылку, ни даже, кажется, вздохнуть. Я не испугался, но явственно ощутил, что мой будущий ужас уже разлит по полу и понемногу прибывает, как вода во время потопа. Мне-то пока совсем не страшно, но ледяная тягучая жуть уже поднимается от ступней к коленям, и, господи, что будет со мной, когда она доберется до сердца?
Отчаяние охватило меня, на помощь ему, как всегда в таких случаях, пришел гнев — это я-то не могу пошевелиться? Не бывать такому! Я рванулся, дернулся, со всей дури шарахнул ладонью по стене, взвыл от боли, открыл наконец глаза и обнаружил, что лежу на полке в своем купе, бутылки с водой, которой я вроде бы лечил пострадавшую руку, нет и в помине, зато рука — вот она, болит, зараза, но ничего страшного, просто ушиб, пройдет.
Какое-то время я пытался осмыслить происходящее. По всему выходило, что недавнее пробуждение, проводник, холодная бутылка и перекур в тамбуре мне просто приснились, а что рука так достоверно болела, это вполне объяснимо, я запросто мог стукнуться еще во сне. Но теперь-то я проснулся по-настоящему — вроде бы. Кажется. Похоже на то. И неплохо бы все-таки сходить к проводнику. Возможно, наяву у него тоже найдется холодильник и ледяная бутылка, которую можно приложить к ушибленной ладони, чтобы хоть немного успокоилась, зараза такая.
Сон оказался вещим — в том смысле, что холодильник в купе проводника наличествовал и холодная минералка нашлась. Я поспешно открыл бутылку, сделал несколько жадных глотков и, немного потоптавшись в коридоре, отправился в тамбур. Мне совсем не нравилась эта идея — повторять наяву все действия, совершенные во сне, но курить хотелось зверски, а тамбур — единственное место, где это можно сделать. Вот черт.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
