что он умер. Я ехала четыре часа на автомобиле, чтобы найти здесь чувство, такое же древнее, как и само время: гнев. Здесь, в Агридженто, я молча злилась на Саро за то, что он мертв и оставил меня в одиночестве двигаться сквозь болото воспоминаний, вопросов, – женщину средних лет, отчаянно желающую стоять среди уцелевших руин в надежде снова найти себя. И я стояла у ворот древнего храма, пытаясь восстановить части своей души.
Внезапно я поняла, что мы с Саро были женаты трижды: первый брак мы пережили как молодожены; затем еще один мы провели в окопах, борясь с раком; теперь же я была заново замужем за ним как его вдова. За те десять лет, что я заботилась о Саро, я растеряла части себя – мою врожденную чрезмерную эмоциональность, чувство собственной сексуальности, чувство оптимизма. Взлеты и падения за годы ухода за больным раком, казалось, вытравили это из моей жизни. И хотя этот уход за больным научил меня, как извлекать пользу из собственной силы, как любить глубоко и безусловно, как разглядеть ту большую любовь, которая существует всегда и повсюду вокруг нас, он также с каждым днем понемногу уменьшал мой внутренний свет, а горе – и того больше. Я устала от чувства постоянной усталости. Больше всего меня пугала мысль о том, что я больше никогда не смогу смеяться непринужденно, так сильно, что у меня будут болеть бока. Внутренне я беспокоилась, что могут пройти годы, прежде чем я снова займусь любовью с кем-то. Вещи, которые я когда-то делала регулярно, теперь ощущались за пределами моей досягаемости. Никто не предупредил меня, что вдовство будет полно страхов о том, чего никогда больше может не случиться. Я была в ужасе от того, что этот аспект моей скорби мог обладать целостностью каменных колонн.
Я начала понимать, что последнее бракосочетание с Саро определенно станет самым длительным. Он мог уйти от меня не дальше, чем луна от неба при дневном свете. Он был повсюду, пусть его и нельзя было увидеть. Для того чтобы научиться существовать в таком виде любви, требовалось время. Время, пожалуй, самый критически важный аспект при утрате.
По дороге обратно к дому сквозь сицилийскую пересеченную местность я смотрела в окно, и мне казалось, что я потеряла счет дням нашего пребывания здесь. У времени было свойство ускользать из плена. Как и сицилийский ландшафт, во многом оно играло с моим разумом злую шутку, то давая мне одномоментно долины со свежей зеленью, то забирая их, оставив бесплодные, зазубренные скалы. Тем летом с самого момента приезда на Сицилию мне сложнее, чем когда-либо, удавалось измерять его в аккуратных половинах и четвертях часа. Были только дни с долгими, растянутыми отрезками нескончаемого солнца, когда делать было совсем нечего, разве что следить, как утро и полдень, вздорные близнецы, требуют времени, каждый для себя. Затем наступали сумерки – они спускались быстро и задерживались, будто бы не желая подчиниться ночи. Я поняла тогда, что должна принять оставшиеся дни медленно, так же, как я постепенно принимала саму Сицилию.
Мне остро не хватало вкуса морской соли на губах и песка под ногами. Я хотела, чтобы нежность Средиземного моря открылась мне, пока я плыву на спине, лицом к солнцу. Мне нужно было ощутить, как мое тело становится легким, невесомым, плывущим туда, куда вздумается волнам.
Поэтому через два дня Косимо разрешил мне взять его «Фиат», и я привезла Зоэлу с подножий гор в Чефалу к морю. Проезжая по двухполосной прибрежной дороге, ведущей в город, мы миновали поворот к отелю «Байя дель Капитано». В какое-то мгновение я едва было не повернулась к Саро, чтобы вспомнить с ним, как мы тогда пили эспрессо в саду и ждали его семью. Память в таких случаях коварна. Но я продолжила вести машину, представляя ощущение от его ладони на своем колене и сконцентрировавшись на моменте здесь и сейчас, на дне, проведенном в Чефалу вместе с дочкой. Его жизнь проживалась сейчас, проходя через нас.
Когда мы приезжали в Чефалу, обычно происходили две вещи. Мы с Зоэлой спотыкались об Лидо Посейдон – здесь были три широченные глубокие морозильные камеры с потрясающим мороженым, и я заказывала себе пино гриджио или эспрессо, чтобы посидеть на берегу, – в зависимости от того, как прошел день. В этот день было вино.
По многочисленным поездкам Зоэла уже выучила распорядок. Она с важным видом подошла к официантке и попросила два кресла и один зонт. Она заплатила двенадцать евро за аренду и затем сказала охраннику двадцати с небольшим лет в красной футболке с надписью «Speedo», курившему сигарету, где именно нужно поставить наши стулья, чтобы мы ощущали связь с морем.
– Mia mamma vuole leggere. – Моя мама хочет почитать. – Она имела в виду, что мне нужно кресло прямо у полосы прибоя, чтобы я могла следить за ней, пока отдыхаю.
Нам повезло занять кресла во втором ряду от берега, а потом Зоэла направилась к морю, периодически оборачиваясь на меня, чтобы убедиться, что я следую за ней.
Я шла позади, немного отстав. Когда я ее догнала, мы остановились вместе на мелководье. Я сказала ей:
– Во сне я расскажу Баббо о том, какая ты исключительно красивая и потрясающая. Ты – жемчужина в его любимом море.
Она брызнула мне в лицо водой и спросила:
– Ты думаешь, он может меня видеть?
– Я верю в это.
– Он бы гордился мной?
– Безусловно.
Она улыбнулась. Казалось, мои слова успокоили ее. Я сопротивлялась настойчивому желанию взять ее маленькое тело на руки и воззвать к богам, чтобы те остановили время, помогли мне поймать благодать этого момента. Одновременно говорить о ее отце и заставить ее улыбаться было редкостью в нашей новой жизни. Я погрузилась под воду. И когда вынырнула на поверхность, воздух показался мне новым, теплым.
Нас окружали семьи, состоявшие из многих поколений; загорелые, пронзительно вопящие дети, флиртующие парочки, компании из двух-трех друзей – казалось, они собрались здесь со всего света. Они плавали, отдыхали. Их тоже притягивало море. По пляжу среди толп отдыхающих ходили иммигранты из Северной Африки и Бангладеш, продавая свой товар: полотенца, солнечные очки, чехлы для мобильных телефонов, накидки на купальники, надувные резиновые лодки в виде дельфинов. Пара китайских женщин предлагала сделать массаж прямо на пляже. Здесь мир стирал границы между рангами. Мы все были частью сборища на морском побережье, отодвинув в сторону страны происхождения и экономику. Я думала о всех вторгавшихся
