Понимая, какое нравственное потрясение при таких условиях должна была произвести весть о том, что сераскирской армии уже не существует и жалкие остатки ее, бросая пушки, бегут в Арзерум, Паскевич приказал отправить к Гагки-паше несколько пленных, которые, как очевидцы ночного боя, могли передать ему подробности роковой катастрофы. Между тем, готовясь к атаке и не желая ничего предоставлять случайности, главнокомандующий выехал вперед и с полчаса оставался под турецкими ядрами, знакомясь с местностью. Рекогносцировка убедила его, что обход неприятеля с фланга будет возможен только тогда, когда войска овладеют уже линией передовых укреплений.
Еще Паскевич не успел возвратиться к войскам, как рассказы пленных уже произвели в турецком стане необычайное смятение. Десятки всадников, крича и махая шапками, скакали с позиций в лагерь и из лагеря опять на позицию; конные и пешие толпы беспорядочно передвигались с места на место, артиллерия смолкла. Так прошло пять – десять минут, и из лагеря выехал парламентер с белым платком на пике.
Отрезанный от Арзерума, лишенный всякой надежды на помощь, Гагки-паша не видел никаких средств к сопротивлению и пытался только смягчить условия сдачи. «Турецкому корпусу положить оружие без всяких условий», – коротко отвечал главнокомандующий и отправил парламентера назад. Но турки, не выждав даже его возвращения, опять открыли беглый огонь со всех своих батарей. Такая, совсем не отвечающая обстановке поспешность выдала затаенную цель неприятеля. Стало очевидным, что турки, под прикрытием этого огня, хотят отступить, и Паскевич тотчас приказал штурмовать неприятельский лагерь, не ожидая уже прибытия Бурцева.
В девять часов утра, под звуки музыки и грохот барабанов, русские войска стройно стали спускаться в лощину. Эриванский полк, при котором находился сам главнокомандующий, шел прямо на окопы, а колонна Панкратьева – три батальона егерей и сборный линейный казачий полк – потянулась влево, чтобы отрезать неприятеля от Ханского ущелья. Этим движением весь корпус Гагки-паши отбрасывался на Меджингертскую дорогу, где, по распоряжению Паскевича, его должна была встретить вся русская кавалерия, под командой походного атамана Леонова и начальника корпусного штаба барона Остен-Сакена. Таким образом турки ставились в безвыходное положение, и им оставалось одно из двух – или положить оружие, или быть истребленными.
Бой начали эриванцы. Поднявшись на крутые высоты под сильным пушечным огнем, они без особых усилий овладели неприятельскими шанцами и захватили в них еще дымившиеся орудия. Все, что было в укреплениях, бросилось спасаться в крутой лесистый овраг, куда по их следам вскочили эриванцы, и большая часть бегущих была переколота штыками. Выдающимся и почти невероятным эпизодом этого боя является подвиг унтер-офицера третьей роты Эриванского карабинерного полка Казанцева. Отбившись от своей роты, он с двенадцатью солдатами внезапно очутился перед высокой скалой, на которой, в наскоро сложенных каменных шанцах, засело до ста пятидесяти турок со знаменем. Не раздумывая долго, Казанцев и его отважные товарищи бросились на неприятеля – пятьдесят турок были заколоты, двадцать пять взяты в плен, а рядовой Семен Доякин отбил турецкое знамя. Это было первое знамя, которое в тот день принесли к Паскевичу, и главнокомандующий тут же возложил на Доякина знак отличия военного ордена[140].
Колонна Панкратьева также не встретила особого сопротивления. Прорвавшись через окопы и захватив батареи, стоявшие на правом фланге лагеря, она быстро миновала плато и по следам бегущего неприятеля вступила в густые леса, лежавшие вдоль Меджингертской дороги. Там по расчету времени уже должна была быть вся наша кавалерия. Но к сожалению, расчет не удался – кавалерия опоздала и дала неприятелю возможность скрыться без большого урона.
Нужно сказать, что возвышенность, на которой расположена была русская конница перед началом боя, уже сама собой определяла то направление, по которому должно было производиться преследование: южный, крутой и обрывистый скат ее прямо выводил на большую Меджингертскую дорогу, верст за восемь дальше миллидюзской позиции, тогда как другой, спускавшийся полого, пересекал ту же дорогу, но уже почти у самого выхода ее из лагеря.
Сакен видел все преимущества первой дороги, но полагал решительно невозможным спуститься по крутому склону, где под копытами почти ползущих коней сыпалась земля, обрывались камни, а справа и слева зияли бездонные пропасти, и потому повел кавалерию к пологому спуску. С ним пошли два конно-мусульманских полка и бригада Раевского; казаки со своим атаманом и третий татарский полк Мещеринова остались на месте, чтобы попытаться спуститься с кручи. Две сотни Карпова полка тронулись первыми; остальные стояли еще у спуска, когда от Сакена прискакал офицер с приказанием, чтобы вся казачья бригада шла вслед за ним и догоняла бы его на Меджингертской дороге. Леонов приказал сказать, что он имеет особое приказание главнокомандующего и сам отвечает за свою бригаду. Но когда Сакен, опасавшийся, что казаки в своей рискованной попытке потеряют много времени и вовсе не примут участия в преследовании, прислал вторичное приказание, тогда Леонов, повернув бригаду налево, последовал за ним и, таким образом, очутился в самом хвосте кавалерийской колонны. Карповские сотни вернуть, однако, уже было нельзя: они благополучно спустились вниз и, перерезав Меджингертскую дорогу, раньше всей кавалерии ударили в лес.
Леонов ясно видел ошибочность направления, взятого Сакеном. Идя по этому спуску, кавалерия не только не перерезывала путь бегущему неприятелю, но и выходила на дорогу гораздо позже его, в то время, когда масса турок была уже значительно впереди. К тому же по самой Меджингертской дороге могла бежать лишь незначительная часть неприятеля, тогда как главные силы его должны были кинуться влево, к Араксу, где сплошь расстилались густые леса, представлявшие лучшее средство избежать погони. Опасаясь, таким образом, окончательно упустить неприятеля, Леонов вновь отделился от главной колонны и кинулся в лес, послав на подкрепление карповских сотен весь конно-мусульманский полк. Вскоре перед ним ясно обрисовались беспорядочно бегущие толпы пехоты и конницы. Он тотчас известил об этом Сакена, прося подкрепить его драгунами. В ответ на это Сакен потребовал от него самого Донской полк Фомина, и Леонов остался только с тремя казачьими сотнями. Настойчиво сидеть на плечах тысячной массы с таким слабым отрядом, конечно, было нельзя, и тем не менее Леонов скакал около пятнадцати верст и захватил до ста двадцати человек пленных. Татары действовали правее его и вернулись назад с двумя отбитыми турецкими знаменами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
