— В таком случае я должен поговорить с Линдси. Уговорить ее поехать домой.
— У вас пять минут, — ответил Барнаби и подумал, совсем как Трой чуть раньше: «Слава богу, что она Линдси, а не Барбара», — но боюсь, мы не можем позволить вам говорить наедине.
— Почему это, черт возьми?
— Таковы правила.
— Никогда о таком не слышал! Я буду жаловаться. На самом высоком уровне.
— Разумеется. Но думаю, выясните, что наши требования абсолютно законны.
Когда Дженнингс вернулся — гораздо позже, чем через пять минут, — вид у него был несчастный и расстроенный. Барнаби снова включил магнитофон, но ему стоило немалых усилий вернуть Дженнингса к делу Хедли. Когда Макса спросили, настаивает ли он на присутствии его адвоката, он вообще не отреагировал. Пришлось повторить.
— Нет, спасибо. В выходные и праздники я плачу ему полторы сотни в час.
И первым делом Барнаби задал вопрос, который должен был вызвать шок:
— Скажите, мистер Дженнингс, вы встречались с Джеральдом Хедли до вечера прошлого понедельника?
— Что? Я не совсем вас… — Все он понял. Все прекрасно расслышал.
Барнаби не сводил глаз с лица подозреваемого, наблюдал, как тот старается выиграть время, как вибрирует его мозг, пытаясь сделать выбор между признанием и отрицанием. «Почему старый тормоз все отказывался уходить домой? Может, Джеральд попросил его не уходить? Если да, то как он это объяснил ему? Полиция наверняка уже говорила с Сент-Джоном. Что он им рассказал? А может быть, осталось письмо или что-нибудь другое в бумагах убитого, например дневник, из которого ясно, что мы с ним как-то были связаны? Лучше не рисковать».
— Да, я знал его. Очень мало. Мы познакомились несколько лет назад.
— Может быть, именно поэтому вы и приняли приглашение?
— Отчасти. Думаю, мне было любопытно, как у него все сложилось. У такого человека, как он.
— Поэтому вы и постарались задержаться дольше остальных? Чтобы вспомнить старые времена?
— Да.
— А вовсе не затем, как сказали ранее, чтобы поговорить о писательстве?
— И поэтому тоже. В конце концов, мы оба имели к этому отношение.
— В разной степени.
Макс Дженнингс пожал плечами:
— И все же мы оба писали.
— Похоже, вам было непросто улучить момент для разговора.
— Что вы хотите этим сказать?
— Насколько мне известно, вы задержались дольше большинства гостей, потом симулировали уход, а после при помощи нехитрой уловки вернулись обратно, избавившись от спутника.
— Что за книжная чепуха! Я забыл перчатки.
— Понятно. Но зачем вам потребовалось, войдя, запирать дверь на засов?
— Я этого не делал.
— И если вы вернулись только для того, чтобы забрать забытую вещь, почему спустя час все еще были там?
— Мы разговорились. Такой ответ подходит?
— О прошлом?
— В основном.
— Мистер Хедли расстроился?
— Не понимаю…
— Я сформулирую яснее. — Барнаби наклонился вперед, поставив локти на стол и придвинув свое лицо ближе к лицу Дженнингса: — Вы довели его до слез?
Макс Дженнингс сначала смотрел на Барнаби, потом чуть не свернул себе шею, чтобы взглянуть на Троя. Он переводил взгляд с одного полицейского на другого, изо всех сил стараясь изобразить, что совершенно ошеломлен таким нелепым обвинением. Но не ответил он ни слова, а глаза его блестели, и в них читалась крайняя обеспокоенность.
Они начали допрашивать Дженнингса всерьез. Включились оба, и ритм был задан жесткий и безжалостный:
— Почему вам потребовалось во что бы то ни стало остаться с Хедли наедине?
— Почему убитый боялся вас?
— Он не…
— Он так боялся, что умолял Сент-Джона ни под каким видом не уходить из его дома, пока вы там.
— Все отмечали, что он был очень напряжен.
— Что он не проронил ни слова.
— Что он был взведен…
— Как часовая пружина…
— Он пил.
— Вряд ли вы вправе обвинить меня…
— Зачем вы солгали о времени вашего возвращения домой?
— Я не лгал. Я ошибся…
— Зачем вы солгали о том, что едете в Финляндию?
— Я объяснял уже…
— Когда вы узнали, что дом, якобы принадлежащий друзьям вашей любовницы, будет свободен?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Точные даты, мистер Дженнингс. Когда вы об этом узнали?
— Некоторое время назад.
— Какое время?
— Пару месяцев назад.
— До того, как приняли приглашение Хедли?
— Ну… да.
— Удобно.
— Что вы хотите этим сказать?
— Иметь возможность вот так вдруг исчезнуть.
— Сразу после убийства.
— Удачно домик подвернулся…
— Очень удачно…
— Зачем вы взяли всю одежду, в которой были в тот вечер, с собой?
— В этом костюме мне удобно. Я часто надеваю его.
— Что стало с коричневым чемоданом?
— С коричневым…
— Принадлежавшим Хедли.
— Его не оказалось на месте. Его нет и среди ваших вещей.
— Да почему он должен быть среди моих…
— Где он, мистер Дженнингс?
— Избавились от него по дороге в Хитроу?
— Что вы взяли из ящиков комода?
— Не помню я никакого комода…
— В спальне.
— Не был я ни в какой спальне.
— Вы в этом уверены?
— Я вообще не поднимался наверх.
— Почему вы не связались с полицией, раз знали о том, что Хедли убит?
— Да не знал я!
— Это вы говорите, — сказал Трой. — Ваша подруга, возможно, совсем другое запоет.
— Боже мой! — Дженнингс гневно вскочил, как будто на него накинулись с кулаками. — Если с ней кто-нибудь попробует обращаться так, как со мной сейчас, я сверну ему шею!
— Сядьте.
— А мне больше нравится стоять. Полагаю, я имею право стоять, если я хочу? — Он некоторое время сверкал глазами на полицейских и отчаянно размахивал руками. Потом сел, до странности напряженно, на самый кончик стула, как будто подчеркивая временный характер своего пребывания здесь.
— Поставьте себя на наше место, мистер Дженнингс, — произнес старший инспектор, и хотя слова его можно было истолковать как примирительные, в голосе не звучали мирные нотки. Интонация была ровная и холодная. — Известно, что Хедли боялся вас. Боялся до такой степени, что попросил защиты, пусть и у человека слишком слабого, чтобы его защитить. Несмотря на это — и благодаря вашим уловкам, — он все-таки попадает в положение, которого всеми силами стремился избежать. На следующее утро его находят мертвым, а вы — последний, кто видел его живым, — исчезаете. Предварительно солгав жене о том, куда направляетесь. По какому-то уж очень прихотливому совпадению вы оказываетесь в коттедже у черта на куличках, и коттедж, видите ли, отрезан от всего окружающего мира. Послушайте, вы действительно думаете, что мы вчера родились?
Дженнингс молча выслушал это бесстрастное подведение итогов и некоторое время молчал. Потом заговорил, нервно и как-то неуверенно:
— Да, я понимаю, как странно все сошлось против меня. Но сам по себе, к несчастью, ни один из перечисленных вами фактов не доказывает моей вины. Разве все это не косвенные улики?
Он был прав, но поскольку Барнаби руководил не общественным туалетом, а отделением полиции, он вовсе не собирался облегчать подозреваемому жизнь, а потому вместо ответа лишь мягко улыбнулся и опять перевел разговор на прошлое:
— Даже если невероятно растянуть границы возможного и признать, что все это — случайные совпадения, остается ваше давнее знакомство с Хедли. Я надеюсь, вы больше не станете утверждать, что знали его очень поверхностно?
— Наше прошлое знакомство не имеет отношения к делу. Даю вам слово.
— Боюсь, я не могу доверять вашему слову, мистер Дженнингс. И даже если то, что вы говорите, правда, все равно вы — единственный известный нам человек, знающий что-то о прошлом Хэдли. Я уверен, вы не захотите намеренно чинить препятствия расследованию.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Естественно, не захочу.
— Особенно если учесть, что помогать нам всеми доступными способами и в ваших интересах.
— Да, я это понимаю.
Его подвижное лицо выдавало напряженную работу мысли. Барнаби следил за тем, как он взвешивает и высчитывает, прикидывает, что вот здесь есть шанс проскочить, а там — тупик, и все это — на фоне растущей с каждой минутой неуверенности. Словно бы наблюдаешь, как человек пытается читать карту в полной темноте. Наконец Дженнингс сказал:
