По иронии судьбы, британская враждебность по отношению к интеграции в ЕС большей частью проистекает из глубоко укоренившегося демократического сознания. «В нашей стране демократия у себя дома», — говорит Джон Мейджор, вторя тем своим соотечественникам, которые недовольны проектом ЕС, потому что готовы подчиняться принципу большинства /293/ только в собственной стране, но не в Европе в целом. Эти критики ЕС упускают из виду то обстоятельство, что национальный суверенитет, который они так ревностно защищают, уже отошел в прошлое. Тем не менее принципиальное недоверие большинства британцев и британских политиков к объединению Европы приходится принимать как данность, даже если оно то и дело выражается в шовинистических нападках на континентальных соседей.
Другим странам ЕС очень скоро придется поставить британских избирателей и политиков перед необходимостью решать, хотят ли они сотрудничать или же им лучше выйти из конфедерации. Возможно, оценив риск взятого ею курса, Британия в своем споре с континентальной Европой будет придерживаться более рациональной линии. Конечно, для британской промышленности выход из ЕС был бы «кошмаром», предупредил своих соотечественников Найэлл Фитцджеральд, глава Unilever и европейский представитель Конфедерации британской промышленности[35]. В отрыве от континента Британия быстро потеряет свою последнюю козырную карту — роль зоны с низким уровнем зарплат и слабыми профсоюзами на европейском едином рынке. Но если проект политической интеграции провалится, есть немало оснований полагать, что Европа сможет двигаться вперед только без Британии. Потому что если та будет, как и прежде, жать на тормоза, то всем остальным странам ЕС тоже придется отвергать любое вмешательство в экономику и результатом будет абсурдная, вряд ли стоящая того, чтобы к ней стремиться, адаптация всего континента к британской модели. Ни в одной другой крупной стране ЕС нет столь низких доходов, столь запущенной системы образования и столь резкого контраста между богатыми и бедными. Эти черты более подходят 51-му штату США, нежели члену Европейского Союза, где большинство избирателей и политиков хотя бы все еще стремится к большему социальному равновесию.
Демократический союз, лежащий в основе нового европейского суверенитета и начинающий укрощать деструктивные силы рынков, — это может показаться не более чем утопическим вид„нием. Что же произойдет, если нации старого континента не пойдут по этому пути? Для противостояния корпорациям, картелям и преступникам необходима уравновешивающая мощь государства, пользующегося поддержкой большинства граждан. /294/ В условиях же рынка без границ ни одно государство Европы не в состоянии бороться в одиночку. Европейская альтернатива англо-американскому необузданному капитализму либо разовьется в рамках демократически легитимного союза, либо не состоится вовсе. Гельмут Коль прав, настаивая на том, что европейское единство — вопрос жизни и смерти; от этого зависит, будет ли в XXI веке мир или война. Но он ошибается, когда утверждает, что «нет возврата к национальной политике с позиции силы и традиционной концепции равновесия». Апологеты именно такого возврата давно уже появились по всей Европе, и каждый следующий виток ведущей вниз спирали доходов, занятости и социального равенства приносит им миллионы новых последователей. Или Европейской Утопии удастся развиться до восстановления баланса между рынком и государством, или она в конечном итоге развалится по швам. Времени для выбора между этими двумя альтернативами осталось немного. /295/
Примечания
1. Der Spiegel 11/1996.
2. Handelsblatt, 26.3.1993, und Frankfurter Rundschau, 24.2.1995.
3. Frankfurter Allgemeine Zeitung, 9.7.1996, und Der Spiegel, 12/1996.
4. Frankfurter Rundschau, 27.3.1996.
5. Financial Times, 13.10.1994.
6. Die Zeit, 25.6.1993.
7. Die Woche, 3.11.1995.
8. Der Spiegel, 12/1996.
9. Der Spiegel, 26/1996.
10. Commission on International Investment, Incentives and Foreign Direct Investment, background report by the UNCTAD Secretariat, Genf 1995.
11. Frankfurter Rundschau, 15.12.1996.
12. Martin Dettmer/Felix Kurz, Ein Gef?hl wie Weihnachten, in: Der Spiegel 20/1995.
13. Deutsche Presse-Agentur, 22.5.1996.
14. См. п. 10.
15. Согласно расчетам Германского института экономических исследований.
16. Council on Competitiveness, Charting Competitiveness, in: Challenges, October 1995; zitiert nach: Lester Thurow, The Future of Capitalism, New York 1996.
17. Wochenpost, 2.9.1996.
18. Данные из: Will Hutton, The State We're in, London 1995, und The Independent, 16.6.1996.
19. Frankfurter Rundschau, 29.6.1996.
20. International Herald Tribune, 30.8.1995.
21. Financial Action Task Force Working Group, Status Report, Paris 1990.
22. Time, 24.8.1994.
23. Цитируется по Klaus Wittman, Perfekt, blitzschnell und dreist, in: Die Zeit, 3.5.1996.
24. Susan Strange, The Retreat of the State, Oxford 1996.
25. Во время специальной конференции «Слишком много денег?», организованной Евангелической академией «Локуум» 12.5.1996.
26. Deutsche Presse-Agentur, 8.7.1996.
27. По данным Комиссии по борьбе с мафией итальянского парламента от 3.6.1996.
28. Frankfurter Rundschau, 19.4.1996.
29. Kenichi Ohmae, The End of the Nation State, New York 1995.
30. Does Government Still Matter? The State is Withering and Global Business is Taking Charge, Newsweek, 26.6.1995.
31. Cm. Frankfurter Allgemeine Zeitung, 15.5.1996.
32. Commission on Global Governance, Our Global Neighbourhood, Oxford 1995.
33. Frankfurter Rundschau, 9.2.1996.
34. Более подробно в: Harald Schumann, Europas Souveran, in: Kursbuch 117, Berlin 1994.
35. Niall Fitz Gerald, A European Nightmare, in: Financial Times, 5.6.1996.
Глава 9. Конец дезориентации. Как выйти из тупика
Успешно бороться с международной технократией можно только в ее излюбленной области, то есть в экономике, и лишь противопоставив ее ущербной форме знаний другую, в большей степени уважающую людей и реалии, с которыми они сталкиваются.
Из выступления Пьера Бурдье, профессора Коллеж де Франс, перед забастовщиками на Лионском вокзале в Париже 12 декабря 1995 года
Сколько демократии может вынести рынок? Еще несколько лет назад этот вопрос мог показаться бессмысленным. Ведь именно в демократических обществах Запада рыночная экономика позволяла сравнительно большому количеству людей жить без особых материальных забот. Рынок плюс демократия — такова, в конце концов, победоносная формула, поставившая на колени партийные диктатуры на Востоке.
Конец коммунистических режимов, однако, ознаменовал собой не конец истории, а гигантское ускорение социальных преобразований. С тех пор не менее миллиарда человек оказались вовлеченными в сферу экономики всемирного рынка, а интеграция национальных экономик по-настоящему началась /297/ только сейчас. Но то, чему на своем горьком опыте научились основатели послевоенных государств всеобщего благоденствия, вновь становится все более очевидным: рыночная экономика и демократия ни в коем случае не являются неразделимыми кровными братьями, мирно увеличивающими всеобщее благополучие. Скорее наоборот, между этими двумя основополагающими ориентирами старых индустриальных стран Запада по-прежнему существует антагонизм.
Демократически устроенное общество стабильно лишь тогда, когда избиратели знают и чувствуют, что учитываются права и интересы каждого, а не только находящихся на вершине экономической пирамиды. По этой причине политики-демократы обязаны настойчиво добиваться социального равновесия и ограничивать свободу индивидуума ради общего блага. В то же время, однако, для процветания рыночной экономики совершенно необходима свобода предпринимательства. Только перспектива личной выгоды высвобождает те силы, что создают новое богатство посредством нововведений и капиталовложений. Поэтому предприниматели и держатели акций всегда пытаются навязать право сильных, т.е. крупных капиталистов. Наиболее весомое достижение послевоенной политики Запада состоит в том, что был найден правильный баланс между этими двумя полюсами. Именно этот принцип лег в основу идеи социальной рыночной экономики, обеспечившей Западной Германии четыре десятилетия мира и стабильности.
Сейчас это равновесие утрачивается. Коль скоро государство уже не в состоянии управлять деятельностью мирового рынка, положение все больше меняется в пользу сильных. Рулевые новой глобальной экономики с поразительным невежеством выбрасывают за борт интеллектуальное наследие тех, кто впервые обеспечил ей успех. Предполагается, что постоянные урезания зарплаты, удлинения рабочего дня, сокращения пособий по социальному обеспечению, а в США — отказ от целой системы социальной защиты «приспосабливают» государства к всемирной конкуренции. Большинство руководителей корпораций и неолиберальных политиков видит в любом сопротивлении этой программе тщетную попытку защитить статус-кво, поддерживать которое далее невозможно. Глобализацию, говорят они, так же невозможно остановить, как и в свое время промышленную революцию. Все, кто ей /298/ сопротивляется, будут, мол, в конце концов, сметены, как разрушители машин[1] в Англии XIX века.
