На другой день поутру я пошел осматривать следствия стихийного разрушения. Кашин и Поцелуев мосты были сдвинуты с места. Я поворотил вдоль Пряжки. Набережные, железные перилы и гранитные пиластры лежали лоском. Храповицкий – отторгнут от мостовых укреплений, неспособный к проезду. Я перешел через него, и возле дома графини12 Бобринской, середи улицы очутился мост с Галерного канала; на Большой Галерной13 раздутые трупы коров и лошадей. Я воротился опять к Храповицкому мосту и вдоль Пряжки и ее изрытой набережной дошел до другого моста, который накануне отправило вдоль по Офицерской. Бертов мост тоже исчез. По плавучему лесу и по наваленным поленам, погружаясь в воду то одной ногою, то другою, добрался я до Матисовых тоней14. Вид открыт был на Васильевский остров. Тут, в окрестности, не существовало уже нескольких сот домов; один – и то безобразная груда, в которой фундамент и крыша – все было перемешано; я подивился, как и это уцелело. – Это не здешние; отсюдова строения бог ведает куда унесло, а это прибило сюда с Ивановской гавани15. – Между тем подошло несколько любопытных; иные, завлеченные сильным спиртовым запахом, начали разбирать кровельные доски; под ними скот домашний и люди мертвые и всякие вещи. Далее нельзя было идти по развалинам; я приговорил ялик и пустился в Неву; мы поплыли в Галерную гавань16; но сильный ветер прибил меня к Сальным буянам17, где, на возвышенном гранитном берегу, стояло двухмачтовое чухонское судно, необыкновенной силою так высоко взмощенное; кругом поврежденные огромные суда, издалека туда заброшенные. Я взобрался вверх; тут огромное кирпичное здание, вся его лицевая сторона была в нескольких местах проломлена как бы десятком стенобитных орудий; бочки с салом разметало повсюду; у ног моих черепки, луковица, капуста и толстая связанная кипа бумаг с надписью: «№ 16. февр. 20. Дела казенные».
Возвращаясь по Мясной, во втором доме от Екатерингофского проспекта18 заглянул я в нижние окна. Три покойника лежало уже, обвитые простиралами, на трех столах. Я вошел во внутренний двор, – ни души живой. Проникнул в тот покой, где были усопшие, раскрыл лица двоих; пожилая женщина и девочка с открытыми глазами, с оскаленными белыми зубами; ни малейшего признака насильственной смерти. До третьего тела я не мог добраться от ужаснейшей наносной грязи. Не знаю, трупы ли это утопленников или скончавшихся иною смертию. На Торговой, недалеко от моей квартиры, стоял пароход на суше.
Необыкновенные события придают духу сильную внешнюю деятельность; я не мог оставаться на месте и поехал на Английскую набережную19. Большая часть ее загромождена была частями развалившихся судов и их груза. На дрожках нельзя было пробраться; перешед с половину версты, я воротился; вид стольких различных предметов, беспорядочно разметанных, становился однообразным; повсюду странная смесь раздробленных <…>[60].
Я наскоро собрал некоторые черты, поразившие меня наиболее в картине гнева рассвирепевшей природы и гибели человеков. Тут не было места ни краскам витийственности, от рассуждений я также воздерживался: дать им волю – значило бы поставить собственную личность на место великого события. Другие могут добавить несовершенство моего сказания тем, что сами знают; г-да Греч и Булгарин берутся его дополнить всем, что окажется истинно замечательным, при втором издании этой тетрадки, если первое скоро разойдется и меня здесь уже не будет.
Теперь прошло несколько времени со дня грозного происшествия. Река возвратилась в предписанные ей пределы; душевные силы не так скоро могут прийти в спокойное равновесие. Но бедствия народа уже получают возможное уврачевание; впечатления ужаса мало помалу ослабевают, и я на сем останавливаюсь. В общественных скорбях утешен мыслию, что посредством сих листков друзья мои в отдаленной Грузии узнают о моем сохранении в минувшей опасности, и где ныне нахожусь, и чему был очевидцем.
<Ноябрь 1824>
Произведения, приписываемые Грибоедову*
Ода на поединки
Доколе нам предрассужденьюСебя на жертву предаватьИ лживому людей сужденьюДоколе нами управлять?Не мы ли жизнь, сей дар священный,На подвиг гнусный и презренныйСпешим безумно посвятитьИ, умствуя о чести ложно,За слово к нам неосторожноГотовы смертью отомстить?
Тобой ли, страсти нежной чувство,О сладость чистых душ, любовь!Могло быть создано искусствоПролить любезных сердцу кровь?Ах, нет! то не твое внушенье!То ревности одной стремленье,То гнусной гордости удел!Они, отраву в нас вливая,В свирепство нежность претворяя,Нас мчат на тьму злодейских дел.
Там вижу: юноша, страдая,В крови, лишенный жизни, пал!Соперник, яростью пылая,На смерть с веселием взирал.Еще он, страстью покоренный,Не внемлет истине священнойИ злобы шествует стезей;Рассудок им не управляет,Ему он тщетно повторяет:Страшися мщенья! ты злодей!Когда, забыв вражду, очнешьсяОт сна, несчастный, твоего,Узрев свой подвиг, ужаснешься,Как мог исполнить ты его!Наполнит сердце трепетанье,И тайной совести страданья,Как змеи, будут грудь терзать!Мечтами будешь ты томиться,И тень кровавая явитсяТебя в убийстве укорять.
Стараться будешь ты напрасноЕе из мысли истребить;Она в душе твоей всечасноИ в мрачном сердце будет жить.В ушах стенанья повторятся,И будет кровь в очах мечтаться,Пролитая твоей рукой!Быть может, скорбью изнуренныйИ сына чрез тебя лишенный,Отец предстанет пред тобой!
Се старец, сединой покрытый,Едва не в гроб сведен тоской!От грусти впадшие ланиты,Черты, изрытые слезой!Уста полмертвы растворяет,Рукою сердце он сжимает,Стремится гласу путь открыть;Но стоны стон перерывая,Сей глас во груди умерщвляя,Претят страдальцу говорить.
И наконец, прервав молчанье,Злодей! тебе он вопиет:Хоть раз почувствуй состраданье!Зри! старец горьки слезы льет.Тобой подпоры всей лишенный,Пришел, мученьем отягченный,Молить тебя, чтоб жизнь прервал:Умру! тебя благословляя.Умолк и, руки простирая,Без чувств к ногам твоим упал.Вотще бежишь, да отвратитсяТвой взор от жалкой жертвы сей!Смотри – се мать к тебе стремится,Души лишенная своей,Предавшись сердца исступленью,Не верит сына умерщвленью,Везде бежит его искать! –Узря тебя, не укоряет,Но гласом слезным умоляет,Чтоб ей, где сын ее, сказать.
Тут бросишь яростные взорыНа близ стоящих – на себя,Почувствуешь в душе укоры,Но поздны, поздны для тебя!В мученья сердце погрузится,И на челе изобразитсяТебя карающий позор;Глас совести твоей открылся!Но лют, не умолим явился:Изрек ужасный приговор.
Лить кровь ты почитал отрадой,Итак, страданьем дни исчисль!Сцепленье лютых мук наградойЗа ложную о чести мысль!Итак, отчаянью предайсяИ мыслью горестной терзайся,Что вечны казни заслужил,Чтоб мир, сей клятвой устрашенный,Твоим примером наученный,В смиренье духа возгласил:
Приди, прямое просвещенье,Невежества рассеять тьму!Сними с безумцев ослепленьеИ дай могущество уму,Чтобы, тобой руководимый,Под свой покров необоримыйОн мог все страсти покорить;Заставь сей мысли ужасаться:Что должен робким тот считаться,Кто извергом не хочет быть!
<1809>
Восток
Из Заволжья, из родного края,Гости, соколы залетны,Покручали сумки переметны,Долги гривы заплетая;На конях ретивых посадились,На отъезд перекрестились,Выезжали на широкий путь.Что замолкли? в тишинеЧто волнует молодецку грудь?Мысль о дальней стороне?Ах, не там ли воздух чудотворный,Тот Восток и те сады,Где не тихнет ветерок проворный,Бьют ключи живой воды;Рай-весна цветет, не увядает,Нега, роскошь, пир в лесах,Солнышко горит, не догораетНа высоких небесах!Терем злат, а в нем душа-девица,Красота, княжая дочь;Блещет взор, как яркая зарница,Раздирает черну ночь;Если ж кровь ее зажжется,Если вспыхнет на лице,–То забудь о матери, отце,С кем душой она сольется.Станом гибким, гибкими рукамиДруга мила обвивает,Крепко жмет, румяными устамиЖизнь до капли испивает!Путники! от дочери княжойОтбегите неоглядкой!Молодые! к стороне чужойНе влекитесь думой сладкой,Не мечтайте чародейных снов!Тех земель неправославныхДивна прелесть и краса лугов,Сладки капли роз медвяных,Злак шелковый, жемчуги в зерне.Что же видно в стороне?Столб белеет на степи широкой,Будто сторож одинокий,Камень! Он без надписи стоит:Темная под ним могила,Сирый им зашельца прах покрыт.И его любовь манила;Чаял: «Тут весельем разольюсь,Дни навеки удолжатся!»Грешный позабыл святую Русь…Дни темнеют, вновь зарятся;Но ему лучом не позлатятсяИз-за утренних паровБожьи церкви, град родимый, отчий кров!Буйно пожил век, а ныне –Мир ему! один лежит в пустыне,И никто не поискал,Не нарезал имени, прозваньяНа отломке диких скал;Не творят молитвы, поминанья;Персть забвенью предана;У одра больного пожилаяНе корпела мать родная,Не рыдала молода жена…
Важное приобретение
