– Нет-нет, сэр! Кроме тонкости и изукрашенности ткани, я обнаружила только гордость Фэрфакса Рочестера, а она меня не испугала, так как я уже свыклась с этим демоном. Но, сэр, когда стало смеркаться, поднялся ветер, хотя вчера вечером он дул иначе, чем сегодня: не завывал дико, а «стонал угрюмо» – звук куда более жуткий. Я так жалела, что вас не было дома. Я вошла сюда, и при виде пустого кресла и темного камина у меня похолодело сердце. И когда я легла, то не могла уснуть: меня терзало тревожное волнение. А буря все усиливалась, и моим ушам почудилось, что она заглушает иной тоскливый звук, раздававшийся то ли в стенах дома, то ли снаружи – вначале я не могла решить. Но он повторялся – неясный, но страдальческий – всякий раз, когда ветер на миг стихал. В конце концов мне пришло в голову, что где-то вдалеке воет собака. Я была рада, когда вой оборвался. И заснула, но и над моими снами тяготела темная бурная ночь. Оставалось в них и мое стремление быть с вами, только омраченное сознанием, что нас разделила непреодолимая преграда. На протяжении первого сна я шла и шла по неведомой извилистой дороге, меня окружал непроницаемый мрак, дождь хлестал по моему лицу. Я несла ребенка, совсем еще младенца, слишком маленького и слишком слабого, чтобы идти самому. Он дрожал от озноба в моих оледенелых руках и жалобно плакал у самого моего уха. Мне казалось, сэр, что вы на той же дороге где-то далеко впереди меня, и я напрягала все силы, тщась нагнать вас, вновь и вновь пыталась произнести ваше имя, умолять, чтобы вы меня подождали, но двигалась я с трудом, а мой голос замирал, не выговорив ни слова. Вы же, я чувствовала, с каждой минутой все удалялись и удалялись.
– И эти сны продолжают угнетать тебя, Джейн, теперь, когда я рядом? Испуганная пичужка! Забудь примерещившееся горе и думай только о счастье наяву! Ты говоришь, что любишь меня, Дженет. Я помню твои слова, и ты не можешь их отрицать. Эти слова не замерли у тебя на губах. Я услышал их, ясные и тихие, – мысль, быть может, слишком заветная, но сладостная, будто музыка: «для меня чудо – надежда на то, что я буду жить с тобой, Эдвард, потому что я люблю тебя». Ты любишь меня, Джейн? Повтори!
– Да, сэр, всем сердцем.
– Странно! – сказал он после минутного молчания. – Эта фраза пронзила мою грудь болью. Почему? Мне кажется, причина в том, что ты произнесла ее с религиозным пылом. И твой устремленный на меня взгляд исполнен веры, искренности, преданности. Это слишком! Будто ко мне приблизился ангел. Погляди на меня с вызовом, Джейн, как ты умеешь смотреть! Улыбнись одной из своих непонятных, застенчивых, дразнящих улыбок. Скажи, что ненавидишь меня, подтрунивай надо мной, язви меня – делай что хочешь, но только не наполняй мое сердце грустью: я предпочел бы рассердиться, лишь бы не впустить в него печаль.
– Я буду подтрунивать и язвить, сколько вам захочется, когда завершу свой рассказ. Но выслушайте меня до конца.
– Я полагал, Джейн, что ты рассказала мне все. Я думал, что нашел причину твоей меланхолии в сонных грезах.
Я покачала головой.
– Как! Что-то еще? Не верю, что это может быть нечто важное. Заранее заверяю тебя в моем скептицизме. Так что же дальше?
Какое-то беспокойство в его голосе, нетерпение, прячущее тревогу, удивили меня, однако я продолжила свой рассказ:
– Мне приснился еще один сон, сэр. В нем Тернфилд-Холл превратился в руины, приют летучих мышей и сов. Мне чудилось, что от великолепного фасада осталась только передняя стена, очень высокая и еле держащаяся. В лучах луны я бродила по заросшим бурьяном развалинам позади нее, натыкаясь то на мраморный камин, то на обломок лепного карниза. И опять я несла на руках завернутого в шаль неизвестного младенца. Как ни устали мои руки, как ни мешал мне он идти, положить его где-нибудь мне было воспрещено. Мне надлежало нести его. Вдали на дороге раздался конский топот: я знала, что это вы, что вы отправляетесь на много лет в далекий край. С отчаянной опасной быстротой я начала карабкаться на единственную стену, чтобы сверху увидеть вас в последний раз. Камни срывались под моими ступнями, я хваталась за плети плюща, а они ломались. Ребенок в ужасе цеплялся за мою шею, чуть меня не задушил. Наконец я оказалась на верху стены и увидела вас – пятнышко на белой дороге, уменьшающееся с каждой секундой. Налетел такой сильный порыв ветра, что я не устояла на ногах и присела на выступ, положив перепуганного младенца себе на колени. Вы скрылись за поворотом дороги, я наклонилась, чтобы посмотреть вам вслед, стена обрушилась, меня тряхнуло, младенец скатился с моих колен, я потеряла равновесие, упала и проснулась.
– Ну теперь-то, Джейн, уже все?
– Предисловие, сэр. Сам рассказ еще впереди. Проснувшись, я открыла глаза, и их что-то ослепило. Я подумала: «А! Восходит солнце!» Но ошиблась. Глаза мне ослепил всего лишь огонек свечи. Я решила, что ко мне вошла Софи. Свеча стояла на туалетном столике, а дверцы гардероба, в котором я повесила подвенечное платье и фату, были распахнуты. Я услышала шорох в той стороне и спросила: «Софи, что вы тут делаете?» Ответа не было, но от гардероба отошла неясная фигура. Ее рука взяла свечу и поднесла ее к платью на вешалке. «Софи! Софи!» – снова окликнула я. Ответом вновь было молчание. Я села на кровати, наклонилась вперед, почувствовала удивление, потом недоумение, и вдруг кровь похолодела в моих жилах. Мистер Рочестер, это была не Софи, это была не Лия, не миссис Фэрфакс, это была не… – Да, я была уверена тогда и уверена сейчас – это даже не была загадочная Грейс Пул.
– Конечно же, это была либо та, либо другая, либо третья, – перебил мой патрон.
– Нет, сэр. Уверяю вас, что нет. Фигура, стоявшая передо мной, ни разу не попадалась мне на глаза в Тернфилд-Холле до этого часа. Рост, все очертания были мне незнакомы.
– Опиши ее, Джейн.
– Мне кажется, сэр, это была женщина высокая, широкоплечая, с густыми черными волосами, падавшими ей на спину. Я не поняла, во что она была одета. Что-то белое, прямое, но что это было – платье, простыня или саван, я не знаю.
– Ты видела ее лицо?
– Сначала нет. Но затем она взяла в руки мою фату, долго на нее смотрела, а потом накинула себе на голову и повернулась к зеркалу. Тут я увидела в темном овале стекла четкое отражение лица.
– Каким оно было?
– Страшным, ужасным… Ах, сэр, я никогда еще не видела ничего подобного! Багровое лицо, свирепое лицо! Как мне хотелось бы забыть блуждающие налитые кровью глаза, черную опухлость черт!
– Привидения, Джейн, обычно бывают бледными.
– Это было скорее лиловым. Вздутые темные губы, лоб в складках, крутые дуги черных бровей над красными глазами. Сказать вам, кого оно мне напомнило?
– Я слушаю.
– Призрачное германское чудовище – вампира, сэр.
– А! Так что же оно сделало?
– Сэр, оно сняло мою фату со своей уродливой головы, разорвало пополам и, бросив обрывки на пол, растоптало их.
– А потом?
– Отдернуло гардину и выглянуло наружу. Возможно, оно заметило приближение зари, потому что взяло свечу и направилось к двери. У кровати оно остановилось, злобные глаза уставились на меня… Женщина поднесла свечу к моему лицу и задула под самыми моими глазами. Я успела увидеть наклоненное над собой ее багрово-синее лицо и потеряла сознание – во второй раз за всю мою жизнь я лишилась чувств от ужаса.
– Кто был с тобой, когда ты пришла в себя?
– Никого, сэр. Но в окна светило солнце. Я встала, умыла лицо, смочила волосы на висках и выпила стакан воды. Убедившись, что я не больна, а только ослабела, я решила, что никому, кроме вас, не расскажу об этом видении. Теперь, сэр, откройте мне, кто эта женщина?
– Порождение слишком разгоряченной фантазии. Тут сомнений быть не может. Мне придется поберечь тебя, мое сокровище. Такие нервы не созданы для грубого с ними обхождения.
– Сэр, поверьте, мои нервы тут ни при чем. Это была явь. Все, о чем я рассказала, произошло на самом деле.
– А твои предыдущие сны, они тоже были явью? Тернфилд-Холл лежит в развалинах? Я разлучен с тобой непреодолимыми препятствиями? Я покидаю тебя без единой слезы, без поцелуя, без единого слова?
– Пока нет.
– О, значит, я намерен поступить так в недалеком будущем? Но уже зарождается день, который соединит нас нерушимыми узами. А тогда, ручаюсь тебе, эти бредовые ужасы не повторятся.
– Бредовые ужасы, сэр! Если бы я могла поверить! А теперь желала бы еще сильнее, так как даже вы не можете объяснить мне тайну этого жуткого видения.
– Раз я не могу, Джейн, значит, оно лишь сонная химера.
– Но, сэр, именно это я и сказала себе, когда проснулась утром. А когда я обвела взглядом комнату, чтобы при свете солнца найти утешение и ободрение в привычности каждого предмета, то на ковре… я увидела неопровержимое доказательство неверности такого объяснения – фату, разорванную пополам по всей длине.
Я почувствовала, как мистер Рочестер вздрогнул. Он порывисто обнял меня.
