Я смотрел на небо. Небо, чахоточно бледное, проступало сквозь кроны больших тёмных деревьев. Ни отблеска склоняющегося солнца, ни единой звёздочки, вышедшей на вечернее дежурство, ни даже намёка на тучки. То ли Ваксель не нагонял сюда свои циклоны, то ли Штупа охранял этот край бдительней, чем саму столицу… Я нащупал в кармане интердатчик, совмещённый с видеоскопом, приборчик вроде того, каким снабдил меня Павел во время нашего прорыва из тыла. Я набрал код Павла. На экранчике засветилась какая-то многокрасочная схема, а из центра схемы донёсся бесполый машинный голос:
— Министр в командировке. Что записать?
— Запишите, что я чувствую себя хорошо.
Я спрятал интердатчик и задумался. Сперва о снабжении армии водолётами, трудностях у Штупы — резервы энерговоды у него таяли. И утешился — скоро, скоро последний водолёт перелетит на свою базу, и тогда все энергозаводы будут работать на Штупу — и горе Вакселю! И ещё я думал, удалась ли наша хитрая маскировка — объявить Бернулли и меня предателями своих стран? Павел сказал, что Аментола открыл шлюзы помощи нашим изменившим союзникам. Значит, удалась! А надолго ли? Аментола может потребовать от них срочного выступления. Пример Кондука для них страшен, но и требования президента не отринуть. Если южные соседи ринутся на нас раньше, чем мы на Вакселя, удар наш много потеряет в эффективности.
Вскоре я устал от политики. Переход в небытие, даже обманный, дался нелегко, мысли быстро теряли остроту. Я стал думать о Елене.
Я видел, как она стояла в камере в ту последнюю минуту нашего свидания. Её лицо исказилось, глаза сверкали, она вдруг стала очень некрасивой. «Ненавижу тебя! — говорила она. — Боже, как я тебя ненавижу!» Это нелегко пережить.
— Хватит! — крикнул я на себя. — Всё идёт, как и должно идти!
Я сделал несколько шагов по дорожке. Ноги всё же не обрели прежней крепости, в икрах скоро заныло. Я был один, если не считать деревьев, кустов, оставленной позади скамейки да какой-то тусклой звёздочки, выбравшейся на темнеющий небосклон. Вот так бдительная охрана, подумал я и негромко проговорил:
— Григорий, вы где?
Он мигом возник из кустика, как демон из бутылки.
— Вы меня звали, генерал?
— Звал. Но как вы услышали, я не кричал.
Ухмыляясь, он показал на кругляшок, приклеенный возле уха.
— Настроен на ваш голос. Как бы ни сказали, услышу.
— Спасибо, что предупредили, Григорий. А как сделать, чтобы вы не слышали моих бесед с другими?
— На открытом воздухе нельзя, — сказал он честно. — Если специально не выключить приёмник. А у себя в кабинете вы экранированы. Там вызываете меня нажатием кнопок на столе или видеоскопе. Разрешите вопрос. Вы меня позвали? Что я должен сделать?
— Знаете ли вы двух учёных, работающих поблизости?
— Два чудака. Невообразимые люди!
— Нельзя ли попросить их ко мне?
— Когда доставить обоих?
— Попросить, — повторил я. — В мою комнату, чтобы вы нас не подслушивали.
Он проводил меня до дома и уселся на веранде. Не было заметно, чтобы он торопился выполнить мою просьбу. Вероятно, он незаметно для меня передал её другим охранникам.
2
В комнате стояло несколько спальных кресел и диван. Спальными я назвал их потому, что погружение в их просторные недра быстро вызывало сон. Диван был жёстким, как скамья, ко сну он никого не клонил. Я погрузился в кресло и задремал. Меня разбудил шелест. Передо мной стояли двое мужчин, один водил ногой по паркету — деликатно создавал пробудивший меня шум. Они дружно заулыбались, чуть я открыл глаза.
— Бертольд Швурц, ядрофизик, — сказал один и поклонился, не приближаясь и не протягивая руки.
— Бертольд Козюра, хронофизик, — и этот поклонился без рукопожатия.
С полминуты я рассматривал обоих, забыв, что сам вызывал их. Они терпеливо ждали моего вопроса.
— Метафизиков среди вас нет? — спросил я.
— Мы даже не мистики, — отверг подозрение Бертольд Швурц, — мы учёные.
— Экспериментаторы, — дополнил Бертольд Козюра. — это, знаете…
— Знаю. Сам работал в лаборатории. Но о вашей услышал только здесь. Давно вы существуете и что изучаете?
— Мы очень секретные, о нас не сообщают, — разъяснил Бертольд Швурц.
— Мы очень важные, — дополнил Бертольд Козюра. — В смысле перспектив наших исследований.
— Нас создал маршал Комлин, — продолжал Швурц. — Он считал, что наш успех может изменить весь ход истории. Мы тоже так считаем.
— Нас финансирует полковник Прищепа, — дополнил Козюра. — Он уверен, что наша работа оправдает любые затраты. Мы с ним согласны.
— Очень рады ввести вас в курс наших великих открытий, — это сказал Бертольд Швурц.
— Счастливы не откладывать этого дела, — возгласил Бертольд Козюра.
— Начинайте вы, — предложил я Швурцу. — Ядрофизик, не ошибаюсь?
— Да, физика ядра. Новая наука, у нас о ней ещё никто не знает. Кроме нас двоих, конечно.
— Никто не знает у нас? Где же тогда знают?
— Об этом скажет мой друг Козюра, он хорошо изучил запределье нашего мира. Начать ему?
— Я уже сказал — начинайте вы.
Кроме имён, у обоих физиков было ещё одно общее свойство — и оно первое привлекало глаз: ни одна волосинка не омрачала их сияющих черепов, даже цвет кожи на головах был одинаков — голубовато-желтоватый, резко отличный от розоватости лбов и щёк. В остальном оба физика были люди как люди: один непомерно высок и худ, другой столь же непомерно низок и толст, один длинно- и узкорук, другой короткорук и широкопал.
— Осмелюсь доложить, генерал, — излагал толстый ядрофизик, — что на нашей планете основной источник энергии — молекулярные превращения. Вот, например, энерговода: натуральная вода, только переменившая свою структуру. В энерговоде молекулы вползают одна в другую — и обычная вода превращается в сгущённую, а освобождаясь от неестественного сгущения, выдаёт накопленную в ней энергию. Это, конечно, отличный энергетический материал, но мы открыли тысячекратно мощнейший источник энергии. Не уродовать молекулы сжатием, а дробить либо начисто уничтожать ядра их атомов. И тогда исчезающее ядро превращается в энергогенератор. Если бы, генерал, вас самого… нет, лучше вашего охранника, либо моего друга Бертольда, либо даже меня самого, готов и на такое самопожертвование… Короче, если бы вдруг разбрызгать ядра всех атомов одного человеческого тела, то чудовищный взрыв даже нашу славную столицу Адан, огромный город, мгновенно превратил бы в шар огня, в гору пепла, в ураган раскалённой плазмы.
— Очаровательная перспектива! А если бы всех жителей Адана?..
— О, ещё восхитительней! Погибла бы вся планета, всё стало бы на ней пламенем, испепеляющим сиянием… Вспыхнула бы новая звезда! И если наша работа завершится удачно, такой эксперимент…
— Надеюсь, удачи у вас не будет! Мне бы не хотелось превратиться в пламя и так губительно засиять. Ваше яркое описание пока доказывает мне лишь то, что вы, во-первых, занимаетесь крайне опасным экспериментом. И, во-вторых, экспериментом ненужным, ибо немыслимо заставить материю самоуничтожиться. Я в школе учил, что материя неуничтожаема.
Швурц с мольбой поглядел на друга. Настал черёд второго Бертольда, худого хронофизика Козюры, переубеждать меня. В его речи звучали скорбные нотки.
— Генерал, вы трагически ошибаетесь! Высвобождение внутриядерной энергии происходит чаще, чем можно вообразить. И приводит к уничтожению городов со всем их населением. Не исключено и распыление целых континентов, даже всей планеты. Правда, уничтожение целых стран, тем более всей планеты, нам пока…
— Значит, уничтожение городов вы наблюдали?
— Наблюдали, генерал.
Мне стало ясно, что оба физики — психи. Было только непонятно, буйные или тихие? Они сидели рядком на жёстком диване. Поза выражала не угрозу, а уважение. Почти угодливость. Так держатся обычно только просители. Правда, в следующую минуту они могли вскочить, завопить и броситься меня душить. Я подосадовал, что запретил Варелле тайно прислушиваться к беседе в моей комнате. И сказал с большей вежливостью, чем они того заслуживали:
— Наблюдали уничтожение городов на нашей планете? Что-то никогда об этом не слышал.
— И не могли слышать. Распыление городов происходило в ином мире.
— На других планетах?
— Не на других, а на иных планетах.
— Разве это не одно и то же — другие и иные?
— Совершенно разные понятия! Иные планеты — это не наши планеты, а планеты в ином мире. Или, проще, в иной вселенной, соседствующей с нашей, но закрытой для нас.
Пока он говорил, я думал, что Павел, конечно, сознательно скрыл от меня существование их лаборатории. Я бы не разрешил тратить государственные деньги на исследование каких-то иномиров. Теперь надо было проверить сообщение Пустовойта, что один из этих физиков — и, кажется, именно хронофизик — считает себя выходцем из соседней вселенной. Признание в таком факте стало бы достаточным аргументом для его перемещения из лаборатории иномиров в палату для психов, а заодно и его друга ядрофизика. Я спросил хронофизика:
