▪ ▪ ▪
Деревянный дом живет своей жизнью, скрипами, шорохами, разглаженными досками.
Он предельно одинок, и смирился с этим приговором, мечтая об ином.
Он никогда не меняет места, но шорохами он поет песни о невиданных странах. Он ностальгирует и спит, дремлет и грустит.
Дерево умеет претерпевать печаль, даже умерщвленное.
23 / 08
Илье 30[489].
▪ ▪ ▪
Есть моря. Есть реки. У каждого из них свое предназначение. Реки покорностью восходят к морям. Моря молчаливо становятся океанами. И это вечно.
Иерархия подчинений. Родов и видов. Восхождения и нисхождения.
Воды – вертикальные, ниспадающие, таинственные манящие, слоистые, перевивающиеся, перламутровые, порой седые.
Путь становления от рек к океанам – путь становления каждого. Большинство остается реками (1–0). Мало, кому удается стать морем (2–0), и единицы могут стать океаном (3–0), незримые единицы.
Поздравляю – 3–0 = три-ноль в пользу тебя как достигшего цели. Знаешь, а мне кажется, ты уже океан. Необъятный, включающий в себя почти все, что можно продумать и сказать – все, что несет смысл – и все, что несет листья – листья от ниспадающих горных рек.
«Человек – это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять в себя грязный поток и не сделаться нечистым»[490].
Ты стал морем, ты им стал, но более того, ты становишься океаном, или же… Или же ты им стал. Люблю.
▪ ▪ ▪
По турецкому времени.
▪ ▪ ▪
Прощание с горами, которые укутывали предельную растерянность. Покидаю эти страны. Эмиграция вовнутрь.
4 / 09
Камни и поля.
Дни в Париже прошли вязко. Вязко – и добро Я ходила по городу кладбищами, я видела гробницы. Люди боятся кладбищ, гробниц, их таинственных зазывающих камней, больных мхом надгробий. Боятся призраков, духов, но не боятся живых.
Современная культура фильмами, течениями, намеками прививает людям страх иного, мистического. Абсолютно анормальная позиция – бояться мертвых и доверять живым. Наши предки были бы в тоске, увидев такую диспозицию.
Живые куда опасней мертвых, опасней, профанней и глупей.
▪ ▪ ▪
Я проезжала французские города, наверное, я уже в Аквитании. Каменные дома и красные крыши. Таинственные реки и зеленые драгоценности лесов на коже земли. Выжженные поля, выжженные упорным летом, весело играющим августом. И снова камень в домах, как и на кладбищах.
Малые горы, холмы и камни рассекали леса.
Я обрету себя. Я обрету тень смыслов.
Реки за окном такие перламутровые с просветами рыб.
▪ ▪ ▪
Говорили вчера с Максимом[491] – об инивидуализме европейцев, о многополярном мире. Он придал экзистенциального брожения умиротворенной Парижем душе. Но в этом городе все по-другому. В этой стране все по-другому. Волшебная страна. Таинственная страна. Каменная страна.
Каменные дома и поля. Каменные дома и поля.
Скоростной поезд менял картины за окном каждую секунду, но все оставалось практически неизменным.
Каменные дома и поля. Дома и поля.
5 / 09
Новый 5.
Я ехала сквозь ночь, самолетные крылья рассекали то, что зовут воздухом, а некоторые звали тьмой, бледной пневмой, сквозь ночь, сквозь темные костры неба, сквозь пепел. Небо не что иное, как пепел, пепел недопонимания, пепел недосказанности.
Лицо, больное улыбкой. Мое лицо.
Я видела будущее как монотонные серые линии, отдавая руки морям, обретая цикличность. Заключение в рамки, внутренняя тюрьма.
Я почему-то имела наглый вздох на право верить во вселенский фатум. Я имела право, бездельное право верить судьбе, вверять себя рукам ее тихим, молчаливо-каверзным. Я имела право говорить с ней терминами будущего.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Аэропорты и самолеты, железные переезды.
Я никогда не путешествовала, я не покидала внутреннего легиона. Я была внутри замкнуто. Всюду моя замкнутая сторона.
Пепельно-кристальное будущее. Замкнутая камера – с функциональным измерением. Добрые сгустки печали.
Я буду сидеть в комнате, прикованная законом, читая книги. Больные закаты не прикоснутся более потому, что закаты умрут вместе с моей лентой свободной души.
Я умру. Так я зачахну. Или нет.
Я буду видеться с Н-73. Видеться по музеям и кодам, оставаясь в платанах маяковского прилива. Буду с ней разделять свое раненое сердце, которое у нее тоже частицами раздроблено – как кости человеческой души.
Кость… Может ли кость принадлежать душе?
Дух – владыка.
Душа – госпожа. Душа – улыбка
Мне хочется вновь обрести прогрессистскую точку зрения на все, что окружает, что окружает прежде всего изнутри. И я теряю эти нитки. Я становлюсь лишь улыбкой.
Олег говорил: «Все улыбки ложь, но ты…»
Я не знаю. Брошенная к темным глазам океана.
Я должна обещать себе пронести сквозь тьму знамя, горящее.
Поджигая тело, нести дух во имя вечного, разрушая тело во имя духа.
Моя вселенная – темная теплица. Теплица, в которой происходят страшные события – кровавые подтеки надежд, которых держат в резвых кандалах окружения.
Я сужаю мечту к личностям, и они тлеют. Больнее видеть истлевающие кружева, нежели вдыхать дым отсутствия.
Когда я говорю, что чувствую боль, что я имею ввиду? Я теряю ответы. Я вижу иное – вспышкой и молнией!
В силу вступает аргумент худшего. Добрый аргумент. Аргумент больного человека. Аргумент боли. Илья[492] назвал кошку «болью». Я назвала бы ее также. Я вижу в Илье боль – ту, что он раздает и причиняет, и ту, что он несет. В нем тешится конфликт интерпретаций[493] и зиждется печаль. Бездонная – как его улыбка – тень.
Я не знаю, что и как будет, что произойдет, а что не сможет, что улыбнется проявлению, а что станет стихией водного равноденствия.
Я не знаю ровным счетом ничего. Я не имею ныне полотна авторитета, ведь авторитет стал хромым, как последний бес. Бес плоти изглодал изнутри. Черствая слабость страсти. Мелкие монеты, разменянные с великих купюр. Это театральный смех порнографических перипетий, апология собственной слабости через сакральные имена.
Я не могу больше верить личности. Я сторонюсь капель идей. Я избегаю покоя, я избегаю беспокойства. Я не люблю и не буду. Меня не полюбят и не будут. Все, что сейчас случится в вечности, как циклы, рядом будут только мои внутренние слова.
Я могу развить ростки и стать сиянием. Я могу умертвить эти ростки и заставить их противиться иному. Я могу или же…
Нет ничего в этой коре тьмы, что я могла бы сделать. Я могу изобразить улыбки деяний. Я могу увидеть солнце иллюзий, и я останусь вечным пленником.
Я не знаю, откуда я брала веру в другое. Я не знаю, как я умела мечтать. Видимо, это было проклятье. Злой рок. Злая птица над кружевом, истлевающим.
Кружево истлевает.
Смогут ли города дать огня…
Смогут ли.
Смогут ли?
Смогу ли я принять эти муки?
8 / 10
Бордо – Приручение.
Приручать город, делая из него подручного, подчиняя его – властно, спокойно, гордо.
Томные города. Площади раскидистых приливов. Тихие камни.
Этот город – Бордо, но не цвета.
У него темные камни и карие глаза.
▪ ▪ ▪
Деревья ночи.
▪ ▪ ▪
Вновь приходя в границы себя, обретая духов прошлого, вдыхая воздух, полный огня и воды, дышать лесами, океанами, ранними птицами.
Птицы просыпаются, и 3:44 уже ознаменовано их нежным щебетом. Город спит. Деревья влажны и покойны. Я пришла к своему покою, спокойствию. Затерянная.
