просачивается сквозь пальцы.
Я мог ему помочь. Время опасений и принципов прошло. Все, что мне нужно было сделать, это принять будущие риски, и я мог бы облегчить его нынешнюю боль. Он нуждался в лекарстве.
Однажды вечером, после душа, Робби надолго задержался в ванной, и мне пришлось проверить, как он там. Сын стоял с полотенцем, обернутым вокруг хрупкого мальчишеского тела, и смотрел в зеркало.
– Все исчезло, папа. Я даже не могу вспомнить то, чего не могу вспомнить.
Вот о чем я больше всего тоскую. Даже когда внутри него погас свет, он продолжал глядеть на мир во все глаза.
До моих весенних каникул оставались считаные дни. Я готовился втайне. Я подбросил ему идею.
– Как насчет грандиозной охоты за сокровищами? – Его плечи опустились. Он покончил с открытиями. – Нет, Робби. Я серьезно.
Мой сын подозрительно посмотрел на меня.
– В смысле?
– Надень пижаму и встретимся в моем кабинете.
Он повиновался, слишком любопытный, чтобы отказаться. Когда Робин появился рядом с моим столом, я протянул ему лист бумаги, заполненный названиями, всего две дюжины. Клейтония виргинская. Печеночница остродольчатая. Эпигея ползучая. Мителла двулистная. Смолевка виргинская. Шесть видов триллиумов.
– Знаешь, что это такое? – Если он и не знал, когда начал кивать, то понял это к тому времени, когда кивок был завершен. – Сколько ты сможешь найти и нарисовать?
У него затряслись руки. Он зарычал в отчаянии.
– Папа!
Я взял его за запястье, чтобы успокоить.
– Я имею в виду по-настоящему. С натуры.
Удивление помешало ему сорваться. Он взмахнул рукой, умоляя меня быть благоразумным.
– Как? Где?
Как будто тому, кто пал так низко, уже не суждено увидеть цветы.
– Как насчет Дымчатых гор?
Он покачал головой, отказываясь верить.
– Ты серьезно?
– Абсолютно серьезно, Робби.
– Когда?
– Как насчет следующей недели?
Он вгляделся в мое лицо, чтобы понять, не лгу ли я. Впервые за несколько недель в нем промелькнула надежда.
– Можем ли мы снова остановиться в той же хижине? Спать на открытом воздухе? Пойти к той реке с порогами, куда вы с мамой ходили? – Затем весь экзистенциальный ужас снова нахлынул на него. Он поднял список названий полевых цветов на уровень глаз и застонал. – Как я выучу все это за неделю?
Я поклялся: вернемся из леса – запишу его на прием к врачу, чтобы тот назначил таблетки.
Из-за поездки он начал сильно беспокоиться. Даже простейшие идеи теперь требовали бесконечного подтверждения. Он постоянно спрашивал о прошлом. Пока мы ехали через большую часть Иллинойса, всю Индиану и Кентукки, Робин говорил об Али. Хотел знать, где она выросла, чему училась в школе. Расспрашивал, как мы познакомились, сколько времени нам потребовалось, чтобы пожениться, и обо всех местах, которые мы посетили до того, как он появился на свет. Сын хотел знать все, что мы делали вместе во время нашего медового месяца в Дымчатых горах и что Алиссе больше всего там понравилось.
Когда Робби не допрашивал меня, то изучал книгу «Полевые цветы Аппалачей», которую я ему подарил, проиндексированную по цвету и упорядоченную по времени цветения.
– Что такое «эфемеры»?
Я исправил ударение и объяснил.
– Почему они отмирают так быстро?
– Потому что живут внизу, в тени, на лесной подстилке. Они должны прорасти, распуститься, зацвести, дать плоды и семя до того, как на деревьях распустится листва, ведь это для них конец игры.
– Какой у мамы был любимый весенний полевой цветок?
Должно быть, я когда-то знал.
– Не помню.
– Какое у нее было любимое дерево? Ее любимое дерево ты тоже не помнишь?
Я хотел, чтобы он перестал спрашивать, пока я не забыл то немногое, что знал.
– Я могу назвать тебе ее любимую птицу.
Робби начал кричать на меня. Это было долгое путешествие.
Мне удалось снять ту же самую хижину, в которой мы останавливались так давно – с открытой лесу и звездам террасой вокруг всего дома. Мы с хрустом проехали по крутой гравийной дорожке, гоняясь за тенями деревьев. Робин выскочил из машины и взбежал по ступенькам крыльца, перепрыгивая по две зараз. Я последовал за ним с сумками. Внутри на всех выключателях по-прежнему красовались наклейки – «Прихожая», «Веранда», «Кухня», «Верхний этаж» – и шкафы по-прежнему были снабжены теми же цветными инструкциями.
Робби ворвался в гостиную и бросился на диван, украшенный вереницами медведей, лосей и каноэ. Через три минуты сын заснул. Его дыхание было таким спокойным, что я оставил его там спать на всю ночь. Он проснулся только на рассвете.
В то утро мы отправились в путь. Я нашел недалеко от границы парка подъем, который был обращен к южному солнцу и одновременно уводил под промозглый выступ скалы. Каждые двадцать ярдов мы натыкались на очередное сочащееся влагой обнажение породы, заселенное бо́льшим количеством видов, чем какой-нибудь безумный террариум. Можно было вырезать кусок, загрузить его в отсек межзвездного космического корабля и использовать для терраформирования далекой суперземли.
Робин сжал в кулаке свой список. Он находил новые цветы повсюду, однако утратил способность называть вещи своими именами.
– Это печальная анемона, папа?
Он нашел поросшую цветами кочку, идентичную изображению в полевом справочнике.
– Я не знаю. Как ты думаешь?
– Ну, лепестки не совсем совпадают. А маленькие штуковины посередине намного длиннее.
Я посмотрел на иллюстрацию, а потом на него. Он потерял
