Вот и сказке конец.
– Получайте,- устало проговорила Элпфис и подтолкнула к ногам Степана связанных, спеленатых как кукол, Надежду и Озулию.- Это настоящие.
Викентий молчал и не смотрел на Элпфис. На нее смотрел Царь, это ей сейчас важнее.
– Они сделали столько своих копий,- объяснила Царю Элпфис,- что отыскать их, настоящих, было делом трудным. Полковник Базальт уже решил, что нашим Силовым Структурам не справиться. Неупокоенный дух Антоний Негорельский со стыда решил уйти в подвалы баптистской молельни. Вампиры и эльфы хором сказали мне: ты не справишься, ты не сильнее нас! Но я выполнила это. Ты хочешь знать, как я нашла тебе твоих врагов, Царь?
– Нет.- Степан прямо-таки весь сделался золотым. Изнутри. Устрашающее зрелище.- Ты думаешь, о смертная, что они и впрямь могли повредить м н е? Что их жалкие сны и впрямь стали бы единственной на земле явью?
– Нет,- тихо произнесла Элпфис и опустила голову,- теперь вижу, что нет.
– Может быть, тебе нужна награда? Проси, я Царь, я дам.
– Нет, благодарю, я ни в чем не нуждаюсь.- Голос Элпфис звучал холодно, и головы она попрежнему не поднимала.- Я… Ребята из оборотней… Эльфы… Драконы… Все ради тебя срывали пупок, а ты загораешь тут… Награду предлагаешь. Обойдусь. И валил бы ты, о Царь, к своим. Спокойнее б всем было. И жить. И спать.
– Я свалю,- заверил Алулу, ногой Степана тронув Надежду и Озулию, старательно изображающих обмороки.- Ты смелая и глупая, о смертная девушка…
– Я не смертная,- резко бросила Элпфис.- Я же не человек. Я фрагмент. Не видишь?…
Вот тут Викентий на нее посмотрел. Потому что в голосе Элпфис зазвенели совершенно человеческие слезы.
И Царь тоже посмотрел на нее. Потом легко коснулся рукой девичьей щеки, и Викентию показалось, что лицо Элпфис перестало быть таким нечеловечески бледным. Что его озарил вполне милый румянец.
– Ты смертная,- ласково сказал Царь.- Потому что отныне ты человек. Полностью. И ты ни в чем не зависишь от нее, от второй твоей ипостаси. Ни в жизни. Ни в смерти. Ни в снах, ни в яви.
– А-а…- только и выдавила из себя Элпфис.
– Это не награда,- продолжил Царь.- Это подарок.
– Спа-сибо,- прошептала Элпфис.
– Живи на здоровье,- улыбнулся Царь и перестал золотиться.- Ну что ты лезешь, Степан, дай мне пообщаться с девушкой! Что? А-а… Да, пора.
– Царю пора. И мне тоже,- произнес Степан.- Календарные сутки истекли. Пишите письма, шлите нам мессаги!… К тому же жрецы кругом рыщут, а Президент чуть ли не в истерике от всего этого вторжения… Кешаня! Попрощаемся, что ли! Не забывай своего Гремлина! Это я устроил тебе такое светлое будущее!
– Да уж…
Они обнялись.
– Ч-черт, жмешь как,- хохотнул Викентий.- Медведь!
– А я за себя и за Царя. Алулу тоже тебя обнимает. Лечи, велит, своих болящих, Кешаня! Чего тебе еще, Алулу? А, это верно. Это святое.
И Степан крепко целует в губы притихшую ошеломленную Элпфис.
– Это тоже за двоих,- пояснил он.- Кеша, ты тут без меня не теряйся! Стань, в конце концов, не мальчиком, но мужем!
– Пора, Степан…
И Степан взмахнул руками, словно хотел дирижировать оркестром. Но вместо ожидаемой музыки пришла тишина.
Тишина перед дальней дорогой.
И среди этой тишины больше нет Царя Непопираемой земли Алулу Оа Вамбонга, нет Степана Водоглазова по кличке Гремлин, нет властолюбивой и запутавшейся в собственных желаниях и обманах Надежды Абрикосовой.
И Лупомбомбы Озулии с ее циркониевыми браслетами тоже нет.
И Викентий готов поклясться на чем угодно, что сейчас в Москве нет и следа племени вибути. Ушли жрецы, слоны, девственницы, золотые дороги, самоцветные пирамиды…
Москве просто приснился сон.
Экзотический сон с вполне положительным концом.
Ну и что, что приснился он среди бела дня. Сны сами выбирают, когда и кому им сниться.
Но Викентия это сейчас не волнует. Он так и остался сидеть на скамейке, не считая минут-часов, делая вид, что не замечает, как на краешек тихо подсела Элпфис…
И, возможно, это покажется странным, но Викентий абсолютно спокоен. Он ничего не анализирует, не переосмысливает, не вступает в бесплодный диалог с самим собой по поводу странностей бытия.
Он просто ждет.
Когда этот богатый на события день неуловимо превратится в тихий (таких давно не было!), теплый и нежный августовский вечер.
Когда можно будет сказать сидящей рядом девушке:
– Я почти перестал в тебя верить.
– Я знаю,- немедленно отзывается девушка. Голос ее спокоен, а волосы золотятся под августовским солнцем.- Значит, мне следует уйти.
– Только вместе со мной,- говорит ей Викентий и понимает, что не только Элпфис ждала от него таких слов.
Он сам их от себя ждал.
Вот такая получилась… финальная сцена.
Можно даже поаплодировать.
Но тихо.
Чтоб не спугнуть целующуюся парочку на скамейке у Чистых прудов.
– Ты уже устал,- прошептала Элпфис и поцеловала его в ухо.- Я тебя вымотала. Дорвалась, называется…
– Это я. До тебя. Наконец-то.- Викентий прижал Элпфис к себе, натягивая простыню на ее голые, взмокшие от пота плечи.- Спи. Потому что когда я окончательно стану твоим мужем, толком выспаться тебе не удастся.
– Это почему же?
– По причине моей неутоляемой страсти - раз. И по причине нашего капризного ребенка - два.
– Стоп. Какого ребенка?
– Какого родим. Ты будешь петь ему колыбельные, а твой «хеклер-кох» я разберу на запчасти и выброшу на свалку. И черный плащ. И всю униформу спецагента. Хочу, чтобы у тебя был розовый махровый халатик с капюшоном, плюшевые шлепанцы и пижамка - с кружевами и в мелкий цветочек.
– Фу!
– Ничего не «фу». А ты думала, семейная жизнь - это тебе пряники? Ты еще со мной наплачешься.
– Ох-ох-ох! Ты прямо-таки деспот, Вик!
– А ты думала. Все, целуй меня и спи.
– Нет, ты спи. И не забудь: ты должен проснуться живым!
Викентий сам долго целовал тихо смеющуюся Элпфис, укутывал ее, устраивал поудобнее в своей холостяцкой постели. Кстати, завтра же ему нужно будет пойти с Элей в мебельный магазин и купить нормальную двуспальную кровать. Супружеское ложе…
Элпфис повозилась, повернулась к Викентию спиной, устроилась поудобнее и засопела - сон одолел-таки ее, победительницу всех реальных и ирреальных супостатов.
А Викентий перехитрил Элпфис. Он и не собирался спать. Конечно, это было глупо, но несостоявшийся маг действительно хотел проснуться живым. Хотя это вовсе не означает, что в его сердце гнездилось черное недоверие к женщине, которую он только что ласкал-нежил-лелеял с пылом восемнадцатилетнего юноши.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
