Но настоящий красный флаг с серпом и молотом можно тоже увидеть в Лондоне. В Гайд-парке, где митингуют разные ораторы, — там, среди десятков прочих, виден флаг с серпом и молотом. Под ним постоянно говорят всегда одни и те же двое или трое коммунистов. Думаю, это у них партийная нагрузка от британской компартии. Красные флаги, серпы и молоты видны, конечно, над головами коммунистических демонстрантов, когда они идут по улице, но я должен заметить, что в Лондоне это бывает редко. На 1 мая главным образом. Итак, это о флагах разных.
Но все же самый частый, на каждом шагу, иногда в самых неожиданных местах или, как я уже говорил, на самых неожиданных предметах — конечно флаг британский. Не по обязанности, вне всяких дат или событий, нет, просто так — просто чувствуется, что британцы свой флаг любят. Окидываешь взглядом всю пестроту улиц — и видишь превалирующий национальный британский флаг. На том же магазине «Ивенс» на Оксфорд-стрит собственные флаги, красные с белыми полосами, они полощутся по углам здания, а по всему фасаду, во всю его длину шеренгой — флаги британские. Из-за этих флагов мне поначалу все казалось, что — праздник какой-то, что ли? Улицы Лондона имеют постоянно праздничный вид.
Да и у меня долго не укладывалось в голове, что каждый, любой человек в Англии может изобрести себе любой флаг. Выставить, если пришла такая блажь, над дверью, в окне, на флагштоке над трубой своего дома, и никого это не удивит, никто не побежит немедленно сообщать куда следует, никто не явится и не спросит: «Эт-та что такое?» Максимальное, что произойдет, — это, может, соседи заметят, усмехнутся. Пусть будут флаги, пусть будут разные. Британцы полагают, и, по-видимому, совершенно справедливо, что от этого государство не пострадает, не рухнет, не пошатнется. И, вы знаете, так смотришь — и видишь, что они правы. Действительно, ни-че-го плохого не происходит; а все же после жизни в Советском Союзе от таких вещей голова кругом идет.
Вспоминается мне в этой связи случай, описанный в украинском самиздате не так давно: в каком-то украинском селе колхозника арестовали и целое политическое дело ему пришили за то, что он выкрасил ворота желтой краской, а столбы синей (или наоборот, не помню). Умышленно ли, случайно ли у него так получилось, но власти усмотрели, конечно (ну а как же!), страшный намек на крамольное сочетание цветов украинского «желто-блакитного» флага. Намек! Политическое преступление!
Знаете, если просто так, без комментариев, кто-нибудь рассказал бы этот случай простому англичанину — он бы смеялся, он решил бы, что ему байки рассказывают.
27 февраля 1976 г.
Преступление в Виннице
Беседа 1
Небольшой документальный сборник лежит передо мной. В Советском Союзе простому человеку эти документы недоступны. Разными путями, в основном во время войны, они попали на Запад, они представляют события неполно, отрывочно, их надо рассматривать лишь как образец, лишь как какую-то энную, энную, микроскопически малую часть того, что могло бы и должно было бы быть вскрыто и собрано.
В 1943 году в тихом и уютном украинском городе Виннице (примерно сто тысяч населения до войны), во время немецкой оккупации, были проведены раскопки массовых могил с жертвами сталинского террора. Немецкие фашисты поначалу (главным образом из пропагандистских целей, естественно) делали такие расследования, но только лишь — как бы сказать — слегка прикоснулись. В Винницу, так же как и в Катынь, они пригласили международную комиссию, опубликовали результаты расследований. Но после Винницы нацисты перестали этим заниматься: во-первых, из-за поворота военных событий им стало не до того; во-вторых, они сами были заняты наполнением могил, ничуть не менее страшных. Результаты расследований, подобных Катыньским и Винницким, которые начинались в Киеве, Житомире, Каменец-Подольске и других местах, не были опубликованы.
В Виннице было раскопано примерно двенадцать тысяч трупов, по-видимому, еще много осталось неоткрытого. Слух говорит, что в Киеве и других местах открывались вещи, более крупные по масштабам. Но тех документов нет, мы можем лишь воображать себе общую картину, основываясь на ее малом винницком осколке.
За двадцать с лишним довоенных лет советской власти жители Винницы вместе со всем многомиллионным советским народом подвергались волнам террора. Массовые расстрелы в Виннице происходили в 1921–1922 годах, когда ЧК наполнила вблизи городского парка так называемое «интернациональное кладбище», на месте которого впоследствии был выстроен стадион. Далее особо крупные расстрелы происходили в 1928 году, когда ГПУ занималось делом так называемого Союза освобождения Украины. Следующая волна — 1929–1931 годы, во время принудительной коллективизации. Затем в 1933–1934 годах, без расстрелов, массово умирали люди от организованного по указанию Сталина голода. Затем мрачно знаменитый 1937 год, когда в городе со стотысячным населением оказалось в заключении тридцать тысяч. Временами камеры в городской тюрьме, а также в превращенной в тюрьму психиатрической лечебнице были так переполнены, что заключенные все время стояли, прижатые друг к другу.
При раскопках 1943 года были обнаружены убитые лишь в этот последний период. Могилы не приходилось искать: многие свидетели совершенно точно указывали места. Судя по деталям, о которых будет речь потом, энкавэдисты были абсолютно уверены в том, что их дела никогда не выйдут наружу. Но оказывается, десятки невидимых глаз следили и все замечали. Вот типичное показание сотрудника винницкой гидробиологической станции Гуревича:
Я увидел напротив места моей службы новый забор, около трех метров высотой, из досок, плотно набитых в два ряда. На мои вопросы, что это значит и зачем здесь этот забор, я получил разные ответы. Чаще всего говорили, что это стройка НКВД… Однажды я уловил трупный запах, принесенный ветром из-за ограды. Тогда я внимательно осмотрел ограду и, найдя дырочку от сучка, заглянул в нее. Увидел много свеженасыпанной глины, а под самой оградой — кучу почерневших трупов, которые, очевидно, еще не успели зарыть.
Это было на улице Литинской, на территории огромного фруктового сада. Сравним с показанием бывшего сторожа сада Опанаса Скрепко:
Я был сторожем городских фруктовых насаждений на Литинской улице. В марте 1938 года один из фруктовых садов, рядом с плантацией, которую я сторожил, был огорожен высоким деревянным забором… Я влез однажды ночью на дерево, росшее у ограды. Ночь была лунная. У самой ограды я увидел шесть ям, в ямах было по несколько трупов. Вероятно, было еще много места, потому они не были засыпаны. Я уже и раньше примечал, что сюда начали приезжать нагруженные машины, с которых за оградой что-то сбрасывали — слышал глухие удары о землю. Конечно, видеть, что там происходило, я не мог. Несколько раз ранним утром, после проезда грузовиков, я замечал кровавый след, который вел по Литинской улице к огороженному участку. Утром дежурный НКВД, который постоянно жил в сторожке, засыпал этот след песком.
Это лишь два отрывка из показаний десятков. Наблюдения одного свидетеля начались с того, что он наткнулся на дороге на окровавленную калошу. Вообразите себе эти грузовики, с которых капает кровь.
Отведение крупного участка земли для нужд НКВД, между прочим, оказалось зафиксированным документально, этот листок был найден среди бумаг, брошенных спешно эвакуировавшимся Винницким горсоветом, и этот очень ценный, на мой взгляд, для историка документ с пронзительно-прозаической простотой показывает, как, оказывается, решаются иные начала кровавых дел. Читаю:
Выписка из протокола № 1 заседания президиума Винницкого городского совета от 1.4.1938 года.
Слушали: Сообщение Народного комиссариата Внутренних дел о закрытии для публики территории возле Славянской молочной фермы в г. Винница. Постановили: Закрыть для публики земельный участок Славянской молочной фермы, принадлежащей Винницкому городскому совету, размером 27 гектаров 9151 кв. метр, и передать в распоряжение Наркомата внутренних дел.
На этом участке воспрещаются любые строения без специального разрешения Наркомата внутренних дел… Стоимость жилых строений возместит Наркомат.
Председатель городского совета Фурса.
Секретарь Слободянюк.
Нет, вы только посмотрите, как это, говорю, пронзительно-прозаично: «Слушали — постановили». И 9151 квадратный метр! Не кругло 28 гектаров, не 9150, нет, — 9 тысяч и 151 квадратный метр, и даже стоимость жилых строений — конечно же, вон таковые отсюда! — возместит наркомат.
Слушали — постановили, в каком месте устроить территорию смерти. Но почему фруктовые сады? На снятых в 1943 году фотографиях видно, что это были богатые, роскошные яблоневые, грушевые сады… это в протоколе не отражено. Палачи тоже имеют рты, вкусовые ощущения, слюновыделение; упарившись с наполнением могил и вытерев кровь с рук о казенные штаны, срывали антоновку или белый налив, хрупали яблочко, не смущаясь тяжким кровавым, трупным духом в этих садах. И в столовую НКВД ящиками! И домой в кошелку набирали. Так, что ли? Иначе зачем сады? Мало было в Виннице другой бросовой земли, пустырей, чтобы огородить их с таким же успехом трехметровым забором?
