Он разметал их всех. Первая, подброшенная могучим ударом, повисла безжизненным трупом на цепких ветвях, другую Двойной Лоб придавил ногой так, что у той вылезли кишки, куда-то та поползла, оставляя кровавый след, а мамонт уже рванулся за третьей, тоже настиг, подхватил хоботом, стукнул об землю, потом наступил ногой и вывернул хоботом лапы, одну за другой, как привык выворачивать с корнем молодые сочные деревца. У этой вместо сока брызнула кровь изо всех отверстий, даже из глаз, но у мамонтов, как и у всех прочих зверей, нет жалости к врагам. Душа уже отлетела, а тело можно крушить, сколько нужно, покуда не утихомирится ярость. Долго бы та не утихомирилась, да только, наконец, большой мамонт вспомнил о маленьком. Ведь изначально он шёл на его запах, а теперь всюду витал дохлый запах гиен. Двойной Лоб, возбудившись, чуть не пошёл по следу разбойниц обратно, но вовремя вспомнил, что их животы не были набиты едой, кишки вылезали пустые. Значит, они шли кормиться. И Двойной Лоб направился тоже туда, куда они шли. И вскоре вновь поймал запах детёныша. И запах ещё одной ненавистной гиены тоже.
Он бросился вперёд со всех ног, затрубил, чтобы детёныш терпел, а гиена боялась. Гиена, действительно, заранее испугалась, её запах стал удаляться. Тогда как запах детёныша всё больше усиливался.
Напуганный детёныш дрожал как промокший осиновый лист на ветру. Глаза его налились кровью от ужаса, вылезли из глазниц. Он не узнавал своего старшего товарища, он готовился к смерти, принимая Двойного Лба за орду гиен или за очень-очень большую гиену. Двойной Лоб в нерешительности остановился. Немного отступил и стал чистить о землю и о кусты свои ноги, бивни и хобот, стирая остатки гиеновой крови. Потом подошёл к детёнышу с другой стороны. Но тот всё равно его не узнавал, тот помнил в нём взбесившегося мамонта, который страшен не менее своры гиен. И если бы Двойной Лоб к нему кинулся, детёныш вполне мог умереть от страха. Поэтому взрослый мамонт принялся беззаботно пастись. Он обрывал потихоньку колючие ветки и как бы пихал себе в рот, но промахивался, ветки падали под ноги, он их топтал и неуклонно, полушаг за полушагом, приближался к детёнышу. И тот понемногу стал успокаиваться. Наконец, Двойной Лоб смог дотронуться своим хоботом до его исцарапанной спины и обнюхать кровавую рану на месте хвоста. Жестоко досталось детёнышу, но – главное – Рваное Ухо был жив, и теперь уже взрослый товарищ никуда не отпустит его ни на шаг. Если б мамонты клялись, как люди, Двойной Лоб мог бы поклясться, что не отпустит.
Они выбрались из кустов и направились к реке. Двойной Лоб не хотел идти напрямую, потому что детёныш был очень слаб, чтобы снова сражаться с колючками. Поэтому они брели вдоль края кустов. Но и такой путь казался большому мамонту опасным. Ведь идти дальше вдоль линии кустов означало пройти мимо огней двуногих. И мимо их острых палок. Идти же в обратную сторону – значит, наткнуться на пахнущих любовью львов, когда детёныш очень слаб и окровавлен. Львы впадают в неистовство при запахе крови, как и гиены. Но, ничуть не колеблясь, Двойной Лоб развернулся и выбрал львиное направление.
Солнце село, и львы уже перестали заниматься любовью. Они вспомнили о пустых животах. И, как на зло, детёныш не мог больше идти. Повалился на жёсткую траву и уснул.
Две грозные тени подкрались сбоку. Двойной Лоб был начеку и поймал заблаговременно хищный запах. И дал понять это львам. Детёныш спал между его передними ногами, хищники никак не могли до того добраться, как бы их ни манил зов чужой крови. Они понимали решительность взрослого мамонта. Обошли его кругом на расстоянии двух прыжков, повтягивали раздутыми ноздрями манящий вкус, облизнулись – и ушли в ночь. Не сейчас. В другой раз. Всё равно малыш обречён, окровавленный и без матери, без молока. И они настигнут его – Сильная Лапа знала – настигнут. Он уже принадлежит им, хозяевам степи. Но Двойной Лоб мнил иначе. И неколебимо стоял на посту.
Под утро бдящий мамонт начал дремать. Ведь он сам устал не меньше детёныша. Перед его глазами вертелись мутные шары и разные извилины, плясали какие-то кусты – и он совсем не догадывался, что в настоящих кустах неподалёку затаилась большая гиена, самая хитрая и коварная, Пятнистый Демон, она ждёт своего часа, насупив брови. Ждёт, когда бдительный мамонт уснёт. Ведь Двойной Лоб уничтожил всю её свиту, самых преданных, самых верных спутниц, неизменных – а у гиен тоже есть чувство мести, как и у всех в этом мире. Пятнистый Демон теперь считала детёныша мамонта своей законной добычей и не могла успокоиться до тех пор, пока не откусит его нежный хоботок.
Брови гиены наводят сон. Двуногие это хорошо знают; Старая Мамонтиха, наверное, знала тоже, но Двойной Лоб ни о чём не догадывался. Схлопывал веками, изредка потрясал тугой головой. Иногда пытался подмечать причудливые тени, покуда те не расплывались. Покуда он сам не расплывался в умиротворяющей дрёме. Ничто его не тревожило. Но перед рассветом, в самое сонное время, загремел ветер, полил сильный дождь. Большой мамонт так и не успел основательно задремать, детёныш проснулся. Гиена забилась подальше в кусты, где не так страшно лило, а только капало. Мамонты же направились к недалёкой берёзовой рощице из нескольких старых деревьев. Струи небесной воды омыли раны детёныша и сбили жажду. Но Двойной Лоб понимал, что слабый детёныш, серьёзно промокнув, мог заболеть. Поэтому они поспешили укрыться в берёзовой рощице. Старший наломал мягких веток, и младший улёгся на них, свернувшись клубочком, как ёжик. А взрослый мамонт стал над ним глухим пещерным сводом и надёжно укрыл от дождя.
****
Игривая Оленуха задумала стать ворожеей уже давно. Всему можно научиться, всему люди могут научиться, нужно только упорство и, конечно же, ум. А вот ума у Игривой Оленухи хоть отбавляй. Самая умная женщина во всем племени, несомненно, она. Другие, возможно, и не согласятся с таким утверждением, старуху какую-нибудь начнут ставить в пример, вот, мол, истинная мудрость, но что ей до других. По их понятиям нужно призвание, посвящение, с шаманом долго беседовать, со старейшинами, со стариками, да ещё испытание какое-нибудь нелепое придумают – а вот она им всем возьмёт и докажет. Она – самая умная, и скоро всем придётся с этим согласиться. И женщинам, и даже мужчинам, да и самому шаману тоже. И тогда многое изменится в племени, очень многое. И, может быть, даже впервые появится женщина-вождь. Но покуда такого не произошло, нужно хранить все свои замыслы в строжайшей тайне. Игривой Оленухе всегда это удавалось, и то, что даже лучшие подруги (Сквалыга, Чёрная Ива) ничего не подозревают о её тайных делах, придавало ей ещё больше уверенности. А ведь это она заклинала на вороньем пере, чтоб её муж стал лучшим охотником племени. Никто об этом не знает, даже сам её муж, только тот ворон, который указал ему мамонтов, тот мог бы сказать, кто его надоумил. Но вороны не говорят. И она тоже не скажет. Она и без этого знает, что самая умная и способна всех одурачить.
