Это ценнейшее свидетельство со временем стало ключом к рублевской «Троице», к сокровенному ее замыслу. И для самого Андрея написание иконы, размышления над ней были пронизаны светом одной идеи, которой была отдана вся жизнь Сергия, основателя первого на Руси Троицкого монастыря.
Наступил день, когда он начал работать над этой иконой. Старшинство в дружине, конечно же, требовало иногда оторваться ненадолго для иных забот. Но главой художников все же был Даниил, и положение Андрея, второго из двух главных мастеров, как нельзя лучше способствовало теперь сосредоточенному вниманию к основному труду. Ему отвели просторную светлую келью для работы, чтобы была возможность писать при дневном освещении.
Прозрачны и легки весенние дни. По утрам в иной из дней яркое солнце, свежий еще холодок, на ветру шумит молодая листва. После общей трапезы — сразу за работу. Не обильна, скудна в эту весну еда в монастыре. Но ему ли, по крайней мере третий десяток лет монаху, сетовать на это. Да и кто посетует, когда кругом скудость, не оправились еще люди от голода. Оно и к настоящим древним установлениям ближе — всегда поститься перед тем, как писать иконы.
Бывают дни — с утра стучит веселый крупный дождь по тесовым крышам. Вода потоком гремит по желобам, булькает, давится в подставленных на углах келий ушатах. Холодно старым натруженным рукам в нетопленых помещениях. В иное время достать немного дровец, подтопить несколькими поленьями небольшую печку в углу, согреться. Если темно в келье, чтобы начинать писать, то можно затеплить малый светильник, сесть за книгу. В полумраке видна в углу, под самым потолком, икона, вдоль стен широкие деревянные скамьи, уставленные сосудами с олифой, коробами с красками, клеем, кистями.
Но вот жаркая полоса потянулась от оконца к золотистой в солнечном луче бревенчатой стене. Пора за работу. Недолго будет светить утреннее солнце, сверкать в каплях на траве у крыльца, на деревьях в монастырской ограде. Едва высушит оно дерево построек, поднимется теплый парок от земли, затянет все прозрачным серебристым маревом. И такие деньки по-своему светлы. Не видно солнца, но чувствуется — оно не за дальними темными облаками, а где-то совсем близко. Вот-вот просияет оно мягким, разлитым ровно и повсеместно жемчужным свечением. Такие вот дни и располагают подумать в тишине. Выйти из монастырских ворот, посидеть на скамье, откуда вольным кругом, во весь окоем видны окрестности. Омытые недавним дождем перелески, петляющая в зеленых берегах речка внизу под холмом, полосы возделанных полей.
Или перед вечером, устав от работы, передохнуть, пройти полем до ближайшего леска. Постоять у межи, где пробивается между камней и травы золотистый весенний первоцвет, под молодой березкой с прозрачной еще, в желтизну зеленой сенью. К вечеру похолодает, засветит ненадолго закатное зарево. Ударят на холме в било, созывая на вечерницу.
А в келье на скамье прислоненная к стене стоит начатая «Троица». Больших размеров задумана икона. Наложен уже на рогожного плетения паволоку необыкновенно плотный, тонкий левкас. Сейчас, когда он отполирован, поверхность кажется мраморной. Но левкас по полям и верхней половине иконы уже покрыт листовым золотом, тонко раскованным, мягко светящимся. Наверху золото положено не сплошь, местами границы его неровны, большие, неправильных очертаний полосы левкаса оставлены без золотого покрытия. Если подойти ближе, то можно разглядеть, что Андрей уже разметил жидкой краской очертания всего изображения. Кое-где на этом первоначальном рисунке видны следы поправок. Где-то чуть выпрямлена или, напротив, округлена линия, слегка уменьшен или едва сдвинут предмет. Поправок немного, уже по первоначальному этому рисунку даже и весьма искушенный в художестве человек, загляни он в тот день к Андрею, увидел бы нечто хорошо понятное, но все же необыкновенное, досель невиданное. И не столько редкая соразмерность, разумная красота гибких очерков, которые легко угадывались в предварительном рисунке, способны были приковать к себе внимание. Андрей давно уже славен только ему данным даром легкой певучей красоты этих округлых движений кисти. Дивным было главным образом другое — в будущей иконе как будто отсутствовало многое из того, что привыкли тогда видеть на других «Троицах», наших и греческих.
Действительно, Рублев начал писать нечто непохожее на прежнее, когда легли на сверкающую белизну левкаса первые очертания, хотя первооснова, конечно, была той же, что и у других художников, предшествующих и современных.
…С тех пор как стал разуметь слово, знал Рублев этот рассказ. Приобщившись к книжному учению, множество раз прочитывал его в особых сборниках — «Паремийниках», которые предназначались и для церковного и для домашнего обихода. То были отдельные главы, отрывки из Библии, располагавшиеся в порядке календарных чтений. Существовал в его время и полный перевод книги Бытия, в которой помещалось это повествование. С редкими подробностями, которых не встретишь в самом Писании, о нем можно было узнать и еще в одной книге. Называлась она Палея, от греческого слова «ветхий», «древний». То был пересказ библейских событий, иногда с толкованиями, примечаниями русских книжников. Эти русские дополнения под названием «обличения на жидовина» толковали «ветхое» в духе «новом», христианском. Издавна Палею читали, во многом по ней созидали свои воззрения на ветхозаветные «сени и образы». Водилась Палея и по монастырским и мирским книжницам. И здесь, у Троицы, если перебрать по коробам хранимые рукописи, возможно, найдешь хотя бы один ее список[28]. И немалое число встречающихся по старым «отеческим» книгам разъяснений кратких библейских строк хорошо знал Андрей. Множество столетий человеческая мысль прикована была к этому, казалось бы, ничем не выделяющемуся из множества других древних преданий рассказу…
Жил старый кочевник Авраам, и давно было ему дано обетование, что станет он родоначальником целого народа. Проходили годы, состарились и он и его жена, и уже по законам естества не могло быть у них потомства. И вот однажды, когда сидел он на пороге своего дома в Мамврийской дубраве, в полуденный зной явился ему сам бог. Невидимое, непостижимое, не имеющее образа божество, для общения с человеком принявшее вид трех путников.
Издревле христианское искусство изображало это таинственное явление[29]. Три мужа в одеждах путников с посохами подошли к шатру гостеприимного старца. Он пригласил их за трапезу. Жена месит муку, чтобы испечь хлебы, слуга-отрок закалывает тельца. Хозяева подают к столу угощение.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
