— Что я вам говорила, бедный друг? Вы хотели измерить глубину человеческого страдания, но разве вам неизвестно, что в море не всегда можно достать до дна? Вы оказались как раз в одном из таких мест, но я пожалею вас. Ну, горе-ныряльщик, живо на поверхность, иначе вы задохнетесь, пробыв всего минуту в той удушливой атмосфере, где я провела столько лет! Дышите, друг мой, дышите полной грудью; кругом — столько воздуха и света!..
Эдмея снова запела, на этот раз без сопровождения, дрожа от волнения:
Ах, почему опять тянусь к бумаге я? Не спрашивай меня, я этого не знаю.
Но скоро ты поймешь: излита страсть моя В бесхитростных словах, а я без слов страдаю.
Придет к тебе письмо. Увы! Оно одно, И все же верю я: по Божьему веленью Томиться без тебя лишь телу суждено, Но полетит душа, отбросив прочь сомненья,
На крыльях полетит к тебе вслед за письмом, Чтоб о любви сказать, ведь счастья нет иного — Любить тебя, мой друг, и говорить о том… «Люблю! Люблю! Люблю!» — я повторяю снова.
Произнося слова:
Томиться без тебя лишь телу суждено,
Но полетит душа, отбросив прочь сомненья,
— она подняла глаза к Небу с выражением ангельской кротости и страстной веры.
Затем, дойдя до последних строк:
Любить тебя, мой друг, и говорить о том… «Люблю! Люблю! Люблю!» — я повторяю снова, — она откинула голову назад, прекрасная, как Сапфо в экстазе, словно и в самом деле хотела, чтобы я поцеловал ее в губы.
Не в силах совладать с собой, я наклонился к графине, и последние звуки песни слились для меня с ее дыханием. Наши губы сближались и должны были неминуемо встретиться, как вдруг что-то темное пронеслось мимо окон, будто молния. Это был г-н де Шамбле, проскакавший по двору во весь опор.
Я быстро отодвинулся от Эдмеи, но она удержала меня.
— Подождите, — сказала графиня, устремив взгляд на стену в том направлении, куда удалился граф, — он идет не сюда, а поднимается в свою комнату… Ах! Его поездка оказалась успешной. Тем лучше! По крайней мере, господин де Шамбле встретит вас с приветливой улыбкой.
— Что же ему удалось сделать? — спросил я.
— Он ездил за деньгами к нашим арендаторам и получил довольно крупную сумму. Граф рассчитывает удвоить ее за карточным столом, но скорее всего потеряет и это.
Эдмея встала и тихо, как бы размышляя вслух, прибавила:
— Увы! Кто бы сказал, что слово «деньги» будет играть столь важную роль в моей судьбе?
При этом она вздохнула и слегка пожала плечами. Затем она обратилась ко мне со словами:
— Дайте мне вашу руку, дорогой Макс, и пойдемте в бильярдную.
XXXII
Почти одновременно с нами туда вошел улыбающийся г-н де Шамбле. На нем была черная бархатная куртка, облегающие замшевые брюки и мягкие сапоги выше колена, забрызганные грязью. Он держал в руке бархатную фуражку — этот головной убор сельские дворяне позаимствовали у жокеев.
Сначала граф приветствовал нас жестом и взглядом, а затем, не произнеся ни слова, направился к графине, взял ее за руку и сказал:
— Сударыня, вы прекрасно выглядите, и я не вижу надобности спрашивать вас о здоровье. Поэтому я задам этот вопрос своим друзьям, хотя, как я полагаю, благодаря вашим заботам они тоже чувствуют себя превосходно.
Затем, повернувшись к гостям, г-н де Шамбле стал раскланиваться с одними, пожимать руку другим — в зависимости от того, насколько он был с ними близок; он сказал каждому что-то особенно приятное с обаянием, присущим только благородным и воспитанным людям.
Я тоже удостоился немалой доли похвал графа.
— Господа, — сказал он, — это господин Макс де Вилье, который никогда не играет. Тем не менее, он не может запретить нам делать на него ставку. А потому я ставлю двадцать пять луидоров и уверяю вас, что наверняка выиграю, поскольку наслышан о ловкости господина де Вилье; итак, я ставлю двадцать пять луидоров на то, что завтра он станет королем охоты. Притом, я добавлю, что даже тем, кто не может соперничать с господином де Вилье, будет приятно посмотреть на охоту. Мои смотрители говорят, что только в поместье Шамбле сейчас двадцать пять — тридцать стай молодых куропаток. Зайцев же столько, что не стоит даже и пытаться их сосчитать. Вечером мы будем возвращаться через лесок, где обитает сотня фазанов и пять-шесть косуль. В придачу к этому я могу предложить вам ужин, который вы съедите с отменным аппетитом, и чертовски азартную игру.
Все дружно поблагодарили г-на де Шамбле: одни — в предвкушении интересной охоты, другие — в ожидании вкусного ужина, а третьи — в надежде на удачную игру.
Затем граф попросил разрешения удалиться, чтобы привести себя в порядок. Игроки снова стали делать ставки, а мы с г-жой де Шамбле спустились в сад.
Мне было бы трудно вспомнить, о чем мы говорили, хотя наш разговор можно вообразить, учитывая состояние наших сердец; тем, кто видел нас из окна, — а мы не отходили далеко от дома, — мы, наверное, казались посторонними друг другу людьми, беседующими на незначительные темы. Нам же казалось, что наши души соприкасаются, голоса звучат согласованно, исполняя тихую симфонию любви, а мы сами похожи на свечи, горящие на разных алтарях, но жаждущие слиться воедино.
Услышав колокольчик, приглашающий к ужину, мы вернулись в дом.
Хотя каждый из эпизодов того дня встает в моей памяти в малейших подробностях, я избавлю Вас, любезный друг, от рассказа об ужине и дальнейшем вечере, от описания того, как гости начали перебрасываться картами в ожидании крупной игры, подобно тому, как передовые посты ведут перестрелку перед главным сражением.
Я и г-жа де Шамбле уединились в одном из уголков гостиной; никто не обращал на нас внимания, даже граф, что позволяло нам продолжать беседу, прерванную звуком колокольчика.
Таким образом, мы сидели и разговаривали примерно до одиннадцати часов. Игра шла оживленно, хотя все считали ее лишь прелюдией к предстоящей битве; г-н де Шамбле держал банк и постоянно выигрывал.
В одиннадцать часов г-жа де Шамбле удалилась, пожав мне на прощание руку. Вскоре после этого я последовал за слугой, ожидавшим в прихожей, чтобы показать мне комнату. Как и сказал Грасьен, моя комната была расположена рядом со спальней графини.
Проходя мимо ее закрытой двери, я вновь почувствовал тот пьянящий аромат, что Эдмея оставляла на своем пути. Если бы я был один, я упал бы на колени перед ее дверью и стал бы целовать порог.
Но я смог лишь мысленно поклониться графине, пожелав ей от всей души спокойной ночи, и прошептал полустишие Вергилия:
Incessu patuit dea. note 14
Мне совсем не хотелось спать; я попытался читать (в комнате стоял книжный шкаф с набором отменных книг), но мои глаза перебегали от строки к строке, а мысли были далеко.
