— Тьфу! — сказал рыботорговец, с омерзением глядя на старичка. Пассажиры задвигались на стульях.
— Да, милостивые государи, — продолжал старичок тончайшим голосом, — привыкли мы проводить этот день в торжестве, но если нет, то не пойдешь против Бога… Говорят, тут неподалеку существует церковка… Пойду я туда… Пойду, милостивые государи, пролью слезу и поставлю свечечку…
— Послушайте, — сказал торговец, — а может, тут чем разжиться можно? Может, в самом деле, тут этово… ветчинки раздобыть можно? Ежели расспросить.
— Полагаю, что можно, — сказал старичок, — за деньги, милостивые государи, все можно. Ежели собраться…
Купец вынул бумажник и, хлопнув об стол, стал отсчитывать. Пассажиры с радостью заворочались на стульях, вытаскивая свои деньги…
Через несколько минут, подсчитав собранные деньги, старичок с восторгом объявил, что хватит за глаза и на еду и на питье и на прочее.
— Только вы недолго, — сказал торговец.
— Поставлю свечечку, — сказал старичок, — пролью слезу, расспрошу у православных христиан, где купить, и назад… За кого, милостивые государи, поставить свечечку?
— Поставьте за меня, — сказала женщина в ротонде, роясь в кошельке и протягивая деньги.
Денег от нее старичок не взял.
— Нет, сударыня, — сказал он, — позвольте уж мне из своих скромных средств сделать христианское дело. За кого еще?
— Ну и за меня тогда, — сказал купец, пряча свой бумажник. Старичок кивнул головой и вышел. «Рождество твое, Христе Боже наш», — услышали мы его голос.
— Какой божественный старичок! — сказал торговец.
— Удивительный старичок, — поддержал кто-то.
И пассажиры с восторгом стали рассуждать о старичке.
Прошел час. Потом два. Потом часы пробили пять. Старичок не шел. В семь часов утра его тоже не было.
Половина восьмого — подали поезд, и пассажиры бросились занимать места.
Поезд тронулся.
Было еще темновато. Вдруг мне показалось, что за углом станции мелькнула знакомая фигура старичка.
Я бросился к окну. Старичок скрылся.
Я вышел на площадку — и вдруг явственно услышал знакомый козлиный тенорок: «Рождество твое, Христе Боже наш».
Это было мое последнее Рождество.
Сейчас к религии я отношусь как-то скептически.
Крепкая женщина
Нынче все говорят о борьбе с проституцией и жалеют женщин.
Вот, дескать, бедные: уволят их по сокращению, а они очертя голову идут на улицу.
И верно: жалко.
Но, конечно, разные бывают женщины. Бывает, такая крепкая попадется — ей и улица не страшна. Знали мы одну такую. По фамилии Беленькая. Уволили ее по сокращению, дали ей за две недели вперед, а она повертела получку в руках и думает:
«Прожру, думает, на пирожные. А там видно будет».
Пошла в кондитерскую, скушала, сколько могла, пирожных и домой вернулась.
«Ну, думает, а теперь — труба. Либо мне в Фонтанку нырять, либо в Мойку, либо на улицу идти».
Помазала она брови сажей, губы — сургучом, шляпку с пером надела и вышла на улицу. Постояла на углу. Вдруг мужчина какой-то подходит.
— Что ж, говорит, мамзель-дамочка, зря стоять простужаться. Пойдем на время.
А она развернулась — хлесь его в ухо.
— За кого, говорит, принимаешь, скотина? Не видишь?
Гражданин отупел, повернулся, галошу потерял и скрылся за углом. А девица гордо постояла и пошла домой.
Домой пришла.
«Нет, думает, это не в моем характере — проституция. Иные, конечно, уволенные по сокращению, бросаются, очертя голову, на улицу, а я не такая…»
Подумала она, подумала, чего ей делать, и стала мастерить для продажи дамские шляпки.
Этим она теперь и живет. И жизнь роскошная. А материал для шляпок доставляют ей гости. Денег она с них не берет, а берет материей. А вы говорите — проституция.
Сказки для детей
Нынче издатели народ особенный. Им повесть из испанской жизни принесешь, а они недовольны, обижаются.
— Вы бы, — говорят, — чем пустяки писать, для детишек чего-нибудь бы написали. Взрослый человек любую газету прочесть может, «Вестник Петросовета» может прочесть — с него и хватит. А вот детишкам-то каково? У детишек — книжный голод. Напишите-ка, батенька, сказочки какие-нибудь этакие. И нам спокойней и всем приятней и детишкам-то радость какая.
Что ж! Можно и для детишек. Пожалуйста.
1. Мамкин аборт
Жили-были папа и мама. Вдруг распоряжение от управдома — родить маме сына. Заплакала мама.
— Ох-хо-хо, — говорит, — рожу я сына, а его, может, в армию возьмут, либо под суд отдадут — ни шерсти с него мне, ни молока. Лучше бы, говорит, родить мне, если на то пошло, дочку…
А папа чересчур нахмурился и говорит:
— Дочку тоже, не тово, не сладко… Может, она под трамвай попадет, а у меня нервы слабые. На меня революция по действовала. Да еще, может, она в безработных насидится. Нынче повсюду сокращения и все за счет которые барышни.
А мама и говорит:
— Тогда, говорит, лучше я аборт сделаю. Нынче уголовный закон это не преследует… Дай, говорит, мне денег.
Заплакал папа, чистое белье надел. Заплатил по счетчику, за воду заплатил, за уборку мусора тоже заплатил, налоги внес — гражданский, общегражданский, и на улучшение быта пожарных, и на развитие текстильной промышленности… Записал маму на Биржу труда и помер в страшных мучениях.
2. Кот в сапогах
Жил был кот — Васька Штопор. И такой это был превосходный кот, красавец собой, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
Жил этот кот с Манькой Беленькой, ничего не делал — ел, спал и все время катался, как сыр в масле.
Только он однажды сказал и говорит Маньке:
— Чтой-то мне противно стало в американских штиблетах ходить, хочу, говорит, ходить в русских сапогах.
Заплакала чересчур Манька.
— Ох, говорит, котик ты мой превосходный! Где же я денег на этот случай возьму? Доходы у меня не ахти какие, вчерась едва на гражданский налог заработала. А которые гости, те не всякий день приходят и все рваные дензнаки подсунуть стараются.
Подумала она, подумала и решила обложить гостей пеней. Сказано — сделано. Обложила она гостей пеней и купила коту русские сапоги. Стал с тех пор кот ходить в сапогах.
3. Красная Шапочка
Жила-была Красная Шапочка и жил был эс-еренький волк. Только однажды вылез эс-еренький волк из ямы и говорит:
— Погода нынче приятная, пойду погуляю — волков бояться — в лес не ходить!
Услышал это эс-еренький зайчик, побежал к Красной Шапочке.
— Слушай-ка, — говорит, — Красная Шапочка. Пойдет сейчас по этой тропке эс-еренький волк, так ты его тово, пощекоти малехонько.
Обрадовалась Красная Шапочка. Пошла по тропке и волка встретила. Испугался волк.
— Ох, — говорит, — Красная Шапочка, отчего, говорит, у тебя нос такой длинный, я боюся.
— А это, — говорит Красная Шапочка, — ничего, ты не бойся.
— А отчего, — говорит, — у тебя руки такие длинные?
— А это, чтоб тебя схватить.
Схватила она эс-еренького волка, а у него с перепугу и дух вон.
4. Петька Трепач
Жил-был на углу Невского Петька Трепач. Торговал китайскими. Ну а однажды подсчитал он свою выручку и говорит ребятам допапиросного возраста:
— Вот что, робя! Кто, говорит, нынче со мной хочет в шмендефер сыграть, либо в макао?
Обрадовались ребята и говорят:
— Это мы хотим. Идем, что ли.
Пошли ребята в Балабинскую, номер сняли, как приезжие с угла Невского, и в картишки ударились. Ударились они в картишки, а Петька Трепач взял и обыграл всю братию.
И разбогател это ужасно как.
Переехал в Европейскую, живет роскошно — на трамваях катается, папиросы № 6 курит — вообще, мотовство и прихоти.
Только проходит три дня — растранжирил все денежки.
Ходит он по Европейской скучный, смотрит — кресло стоит.
— Что-ж, — думает Петька, — может оно, бесхозное.
Выкатил он кресло на улицу и торгует.
Вдруг буржуй идет.
— Буржуй, а буржуй! — говорит Петька. — Не купишь ли креслица? Чересчур превосходное, магическое кресло — от всех налогов освобождает.
Обрадовался буржуй. Стал торговаться с Петькой. Заплатил ему триллион рублей, взвалил кресло на спину и пошел себе.
А Петька разбогател снова. Женился. Я на свадьбе той был, самогонку пил. По усам текло, да вдруг нагрянула милиция.
— Эге, — сказала милиция, — это у вас чтой-то по усам текет? Не самогонка ли? Ежели самогонка, то с вас приходится.
Святочные рассказы
1913 год
Колокола гудели…
Графиня фон Пиксафон попудрила свои губы и кокетливо улыбнулась.
— Стук-стук! — раздался стук, и в дверь просунулась чья-то выхоленная борода.
