— Это отлично! А где сейчас командир отряда?
— В селе Фрунзевка. Там митинг готовится. Я пойду туда, и часа через два-три мы будем с ним здесь.
— Отлично!
В селе Фрунзевка возле школы собралось человек триста. Над толпой стоял размеренно-торжественный гул. На высокое крыльцо взобрался Сенька Ванин, с великим трудом упросивший Шахаева дать ему выступить перед колхозниками.
— Товарищи! — сказал он, зачем-то сняв шапку, которую мучил в своих обветренных руках. — Мы очень долго шли к вам, товарищи!.. И вот, как видите, пришли… Многие хорошие ребята погибли ради этого. Очень хорошие ребята!..
Голос Ванина дрогнул, оборвался, смолк. Толпа тоже застыла в молчании. И Сенька с досадой почувствовал, что все те слова, которые он заранее обдумал и приготовил, которые так красиво улеглись в его голове и так плавно должны были литься из его уст, навсегда исчезли, улетучились куда-то. Уши и щеки оратора загорелись жарким пламенем. Он совершенно забыл, что сказал людям раньше, потерял всякую связь с первыми словами, окончательно растерялся и умолк. Толпа загудела вновь, и под этот гул Сенька спешно покинул трибуну. На его месте встал высокий и худой человек — тот самый командир партизанского отряда и секретарь райкома, о котором сообщил генералу Демин. Он поздравил колхозников с освобождением, призвал немедленно приступать к весеннему севу. За ним готовился говорить полковник Демин, только что поднявшийся на крыльцо.
Сенька же стоял теперь на почтительном расстоянии от разведчиков и старался не глядеть на них, — если б можно было, он охотно провалился бы сквозь землю: шуточное ли дело — первая попытка произнести большую речь окончилась таким скандальным провалом! «А еще обижался на Крупицына, что комсоргом не назначили. Какой из тебя, к черту, комсорг! Болтать попусту мастер, а вот умную речь сказать не смог!» — беспощадно отчитывал он себя в мыслях. Незаметно к нему приблизился Шахаев. Обняв разведчика, сказал тихо:
— Ничего, Семен. Не волнуйся. Со всяким бывает такое…
Заглушая неторопливый глуховатый голос начальника политотдела, над селом низко пролетели невидимые ночные бомбовозы. С северо-востока к селу приближались советские танки. Уже отчетливо слышался придавленный рев их мощных моторов.
— А как же командир отряда попадет к своим партизанам теперь? — неожиданно спросил Ванин, чтобы, очевидно, перевести разговор на другую тему.
— Попадет. Ему тут каждая тропинка известна.
— Значит, скоро граница?
— Скоро, скоро, Сенька!.. Рукой подать!..
— Дожили, черт возьми!.. А!.. Дожили!..
— Еще не до такого праздника доживем, Сенька! Выше голову, дружище!..
— Граница!.. Подумать только надо!.. — Растроганный, Сенька так стиснул парторга, что у того невольно вырвался стон: забыл, видно, в великой радости отчаянный саратовец про раны старшего сержанта.
Случилось это в один ясный, синий-синий весенний день.
С тяжелыми, но скоротечными боями дивизия генерала Сизова вместе с другими соединениями пересекла Молдавию и вышла на государственную границу СССР с Румынией.
Разведчики первые подошли к Пруту. Дождавшись, когда к реке вышли основные силы дивизии, они разместились на втором этаже какого-то помещичьего дома, откуда хорошо был виден правый берег реки и красные домики маленького румынского городка Стефанешти. Михаил Лачуга приготовил завтрак. В одном сарае обширной усадьбы Сенька нашел какую-то книжицу, показывал ее Али Каримову. Это был букварь, выпущенный румынами на русском языке для «Транснистрии».
На титульном листе букваря был помещен портрет Антонеску с подписью:
«Великий вождь румынского народа. Освободитель Транснистрии». На следующем листе разведчики увидели портреты короля Михая I и его матери Елены. Михай, названный «реджеле Михай», был изображен художником со всеми аксессуарами, которые полагались королю: три дюжины орденов, эполеты с многочисленными шнурками, кисточками и еще бог знает что.
— Орденов-то у него еще больше, чем у меня, — заметил Сенька.
Он раскрыл букварь и прочел первое, что попалось на глаза:
«Земли, расположенные между Днестром и Южным Бугом, являются исконными румынскими и называются Транснистрией. Ее освободила доблестная румынская армия».
— Этак они и тебя, Каримыч, могли назвать исконным транснистрианцем, — сказал Сенька и добавил: — Эх, повстречаться бы мне со всеми этими «освободителями», с реджелями и всякими там «мамами», я бы им показал, чьи это земли!..
Из окна выглянул Шахаев и позвал Сеньку с Каримовым. Каримов побежал сразу. А Сенька немного задержался. Он что-то колдовал над своей гимнастеркой.
Взобравшись по гранитной лестнице на второй этаж, Ванин нарочно тяжело дышал.
— Что ты как нагнанный! Мешки, что ли, на себе тащил?
— Тяжело, братцы, — притворно вздохнул Семен. — Не видите, при всех наградах человек.
Сенька действительно прицепил все свои ордена и медали. Разведчики догадались, что гвардии ефрейтор Семен Ванин приготовился вступать в «чуждые пределы» — в Румынию. Среди бойцов Сенька увидал сияющую Веру. Он было подумал сначала, что она прибежала проведать его, но, взглянув на торжественные лица друзей, понял, что произошло что-то очень важное, связанное с приходом Веры.
— Что у вас тут случилось? — спросил он, глядя то на одного, то на другого разведчика.
К Сеньке подошла разрумянившаяся, похорошевшая еще больше Наташа и подала ему письмо.
— От Акима?! Жив!!! — сразу понял он, то краснея, то покрываясь бледностью. — Товарищи… Дорогие!.. Чего же вы молчите? Неужели жив!.. Это Вера принесла?! Вот молодец!..
— Да читай же!.. Чего ты раскричался? — поторопил его Камушкин.
Ванин развернул листок и, с трудом овладев собой, стал читать знакомое уже разведчикам письмо:
«Мои хорошие друзья, я — жив! Жив, черт побери!.. Назло всем смертям — жив!.. Где вы теперь, мои славные товарищи? По сводкам вижу, летите, как на крыльях, к границе. Далеко вы ушли от меня. А я нахожусь в госпитале в Саратове, в Сенькином городе, и все думаю о вас. Вы, наверное, считали меня погибшим. Но вы не учли одного обстоятельства: я не хочу умирать. Я хочу жить! И, как видите, выжил. Собственно, я всегда считал, что ни одна пуля меня не возьмет. Спасла меня, друзья, одна колхозница, Авдотьей ее зовут. Нашла у себя в огороде, в подсолнухах, где я лежал, потеряв сознание от тяжелого ранения в грудь. Укрыла в погребе, а когда пришли наши войска, сообщила какой-то медицинской сестре. И я был отправлен в госпиталь. Но об этом расскажу подробнее, когда вернусь. А это будет скоро! Так что писем мне не пишите. Они меня уже не застанут.
Жму крепко ваши солдатские руки и обнимаю вас всех.
Ваш Аким. 1 марта 1944 года г. Саратов».
Сенька поднял голову, и все впервые увидели в его озорных глазах прозрачные камельки. Он быстро смахнул их рукой и, переборов минутную слабость, спросил:
— А тебе он разве… не написал, Наташа?
На него лукаво смотрели большие темно-синие глаза.
Разведчики хитро улыбались.
— Да что с вами, в самом деле? — не понимал Сенька.
В эту минуту в дверях показался высокий и худой солдат с новенькими ефрейторскими нашивками на погонах. Очки на его ястребином носу блестели.
— Аким?! — заревел Ванин. — Акимка, чертяка!.. Вот те на!.. — подпрыгнув, он обнял друга за шею. — А как же письмо?..
— Вот, Вера принесла. А я следом за ней пришел. Вхожу в дом, смотрю — читают.
— Аким… — Сенька вдруг замялся, погрустнел. — Ты… ты, знаешь что… прости меня. Я был не прав…
Аким порывисто обнял своего беспокойного приятеля:
— Это ты о чем?.. Ну, вот еще выдумал!.. Собственно, что ты… в самом деле?.. Не надо об этом, Семен!..
Они смотрели друг на друга, не скрывая своей большой радости.
Разведчики уселись за стол, Пинчук обещал их вкусно покормить.
Шахаев не торопился к столу, он сидел на подоконнике и молча наблюдал то за Акимом, то за Наташей. Он видел, как горячая кровь приливала к ее счастливому лицу. Лицо ее все время менялось — Наташа смотрела на Акима то с удивлением, то с безмерной радостью.
Пировали до самого обеда. Пинчук расщедрился и угощал разведчиков такими закусками, о наличии которых на складе старшины солдаты и не предполагали. Кроме общей радости, вызванной выходом наших войск на государственную границу и возвращением Акима, у Петра была еще своя, отдельная радость. Юхим удивил его новым письмом: завхоз построил-таки саманный завод и восстановил колхозные конюшни. Не ожидал Петр от Юхима такой прыти!..
На столе появились куличи, крашеные яйца, золотое виноградное вино в глиняных кувшинах. Это угощали своих освободителей молдаванки, одну из которых Вера уже приревновала к Сеньке. Кузьмич, красный и по-детски счастливый, и Пинчук по очереди произносили тосты. К концу торжества оба они уже хрипели.
