Голос атамана был холодно ледяным, и Зорька аж поёжилась, отметив про себя, что муж похоже уже успел где-то принять эту проклятую Сому. Этот тон она ни с чем перепутать не могла.
— Кому понять непонятку, коль понятка не понимат, — голос ведьмы так же звучал непривычно для Зорьки. Старческий, усталый, но вместе с тем тяжёлый и уверенный, — эт молод глядит на передок, чё колом стоит, а вековой всё норовит на зад, отвисший оглядивати. Мине чё уж на передок то смотрить, мине на следы свои лишь оглядыватьси. Вот пред Смертушкой больно захотелоси бросить взгляд слипой на родну кровинушку.
— Посмотрела?
Та продолжила, никак не обратив внимания на его вопрос, но продолжила не как обычно, полу понятными словами, а очень чисто, по аровски, притом несколько вальяжно:
— Под конец жизни люди часто умягчаются душою и любят потешить себя чувственными соплями. Мне ведь одно помирать. Что там, что здесь. Только там в избе, ой как помирать не хотелось, соколик, последним зубом за жизнь цеплялась, а тут Святая Троица такой подарок перед смертью. Как же я могла от такого отказаться.
Наступила пауза. Опять треск поленьев и тишина, которую нарушила вековуха:
— Ты не поверишь, атаман, — продолжила она уже другим голосом, мягким, радостным, что ли, но тоже чисто, без выкрутасов, — после того, как я повидалась с ней, вернее почувствовала её, ибо я слеповата уж давно. Разглядеть как-то не суждено было, но смотреть мне на неё было вовсе не обязательно. Мне важнее было её почувствовать, понять. И я поняла, то что было нужно. Теперь и помереть в радость, ибо я всё сделала в этой жизни. Благодарю тебя атаман за подарок. Если б не помирать, то б в долгу перед тобой была бы.
— А с чего ты старая решила, что я тебя убивать буду? Не для того мои люди тебя из таких далей вытаскивали.
В яме зашуршала солома и Хавка опять перешла на свою придурковатую речь:
— Ну, тык твои орёлики то лители в небо, да залители во кусты. Они ж знати ни знали кого кличут, и причёма здеси ты, итиман. Я ж и без тибя как-нибудь помру, ни напригайси, а сама ни смогу, тык вона мине Зорька подмогнёт, ты ж в том ни сумнивайси.
— Тебя послушать, так она кровожадней меня зверем будет?
Тут раздался громкий каркающий смех вековухи. Такой противный, что Зорьку аж передёрнуло и зубы её заскрежетали, а пальцы сжались в кулачки и почувствовала Зорька, как по всему нутру разливается дикое желание эту ведьму придушить.
— Ох, ни смиши мохнату щель, соколик, она и так смишна, — сквозь смех провизжала вековуха, и немного отдышавшись и откаркавшиь, выдала ему с ехидцей, — Тык я вижу жёнушку то свою совсим ни знашь, итиман. Ой, биригиси. Эт оторва тута ишо вам даст просратися, мало ни покажитси. Я вичёра, как учуила иё, так всё за раз и понила. По началу ком попирёк горла обидой встал, а как отлигло от жопы то, всё и понила. И я така в молодицах то была, и дочи мои, оторви да брось, и мама иё, и она така же. Вся наша порода бабья проклита.
Последние слова она как выплюнула, но не злобно, а как бы злобно-наиграно. Ардни не перебивал, а слушал молча. Ведьма тем временем продолжала.
— Да ты ни ссыкай, итиман. Для мужиков наша порода благо одно. С ней ты бушь и закормлин до усрачки и напоин до уссачки и заёбан до отключки, — она опять каркая расхохоталась, — да довеском, есть ишо одна дурь рода наша. Преданы мы мужику свому, аки собаки ручны. Не, те иё боятьси нечиго, итиман, свизло, а воти бабам тутишним, чё в логови пригрел, я ни позавиду. Те ссаться от иё бут до вечно мокрых ляжик, она ж и рук ни мара с них по три шкуры сымать бут. Эт ж ты поверь. По сибе знам.
Опять наступило молчание. Видно Хавка всё, что хотела высказала, а почему молчал Ардни, Зорька не знала. Наконец, атаман что-то обдумав, наверное, произнёс:
— А если я предложу тебе ещё пожить? Ты ж сама сказала, что должок у тебя передо мной, а долги отдавать надо.
Та тяжело вздохнула и с какой-то обречённой грустью прошамкала:
— Напугал жопу ушами, сунув нос в вонючу дырку. Не, итиман. Я те мусорить мозги ни бу страшилками, про змеину нашу породу. Но верь, есть у нас сикрет, да он тольк нас касаимо. Понимашь? Две змии в одной ями ни высиживат. Вроди и кровь родствинна и родня, родней ни быват, а ни могём ужитиси рядом. До смертушки ни могём, итиман. Я ведь и дочи оби продала из-за того. Пока маниньки были, души в них ни чаила, а как в них бабы проклюнулиси, аж руки зачисалиси, так бы и придушила, змиюк.
Только тут Зорька разжала, побелевшие уже от напряжения пальцы и тупо уставилась на них, спрашивая себя «и я такая же?». А Хавка тем временем продолжала сдавать Зорьку с потрохами:
— Она ж как наведаласи к мени давича, я за раз понила. Кода ихала сюды виделаси мени дивчинюшка нисмышлёна, «оторва» ни путёва, а встретила мине баба уж с кровю пробуженой. И почуила я от ниё таку силушку, чё и мине дана ни была, чё тама про мати её говорити. Та слаба была, толь грызтиси и могла, а Зорька… — тут она осеклась и понизив голос, как будто сознаваясь в чём-то, — а в Зорьки силушки столь, чё одной думкой отобрати жизню смогёт, а покалечити, так взглинув лишь мимоходом.
— Чего это ты меня запугиваешь, старая?
— Пугало пугати самой пуганой ходити. Я те ни пугам. Я с тобою, итиман, рассчитываюси по долгам. Подарок за подарок. Я чую в тибе силу, да силу странну, нипонятну, ни нашиго свету, ни нашиго миру. Тибе от Зорьки зла никако, а коль обуздашь, то обритёшь в придачу иё силу змеину на благо своё. Ни одна баба попирёк иё встати ни смогёт, загнётси.
Опять в разговоре наступило молчание. Зорька восприняла его как должное, ибо сама в это время голову ломала, услышанное переваривала. Затянувшуюся тишину, как гром среди ясного неба, прервал Ардни:
— И всё-таки, я считаю, ты не всё в этой жизни сделала. Осталось ещё одно дело за тобой.
Он помолчал, видать высматривая реакцию вековухи, но та голосом никак не отреагировала.
— Моя жена беременная и ей на Родной седмице[91] рожать, как у вас и положено, и именно тебе надлежит её к этим родам подготовить, роды принять и ребёнка в люди выпустить.
В ответ тишина. Ардни продолжил:
— На днях всех вас на жильё определю, а до этого ты должна дать мне ответ, будешь долг перед своей змеиной кровью отрабатывать или оставишь его другим, а сама к Дедам сбежишь. Тебе решать. Если надумаешь к Дедам, то лучше сделай это сама.
Послышались шаги по ступеням и вскоре на поверхности появился злой атаман. Выдернул лестницу. Кинул на снег. Захлопнул люк и быстро зашагал на выход, даже не предложив помощи беременной жене подняться. Зорька неуклюже, торопясь забарахталась, ставая на ноги, но поняв, что он её ждать и не собирается, а догнать его всё равно не сможет, пошла спокойным шагом, вразвалочку. Она хотела по дороге всё ещё раз обдумать, но в голове почему-то стоял лишь не понятный звон, который заливался в пустоте от мыслей.
Ардни до самого вечера с ней не разговаривал. Не то, чтобы игнорировал, а даже злобно как-то зыркал в её сторону, заставляя от чего-то Зорьку чувствовать себя в чём-то виноватой. Она от греха подальше укрылась на своей половине. В одежде залезла под одеяло, пригрелась и даже задремала. Разбудил её громкий голос мужа:
— Эй, змеище. Ползи сюда.
Она безропотно вылезла из-под одеяла и прошмыгнула на его лежанку. В очаге мерно пылал огонь, без треска и писка. Атаман лежал на спине, прижавшись к стене и задрав край одеяла, давая понять ей, что приглашает. Она недолго думая юркнула к нему, так и не снимая платья и тут же примостилась у него на плече.
— Ну, что теперь думаешь о своей родственнице? — начал он разговор.
Зорька помолчала, обдумывая, а затем тихо призналась:
— Я всё же её боюсь.
— Дурёха, она тебя боится куда больше. Поверь мне.
— Не ужели ты меня и нашего ребёнка доверишь этой ведьме, — прошипела она, поднимая с его плеча голову и гневно смотря ему в глаза.
