Уже из приведенных цитат можно было заключить, что он, воспринимая неправильное представление, согласно которому целью капиталистического производства является производство предметов потребления для удовлетворения «человеческих потребностей», имеет в виду исключительно только простое воспроизводство. Ведь он все время говорит только о «возмещении капитала» и о необходимости давать капиталистам возможность продолжать «их предприятия в прежнем масштабе». Но его главная идея направлена прямо против накопления капитала. Зафиксировать норму прибавочной стоимости, воспрепятствовать ее росту — значит парализовать накопление капитала. На деле для Сисмонди, как и для Кирхмана, вопрос о равновесии между производством и потреблением был вопросом накопления, т. е. расширенного капиталистического воспроизводства. Оба они выводили нарушения в равновесии воспроизводства из накопления, возможность которого они оба отрицали. Разница между ними лишь в том, что один в качестве средства против этого рекомендовал торможение роста производительных сил вообще, в то время как другой предлагал все возрастающее применение их в производстве предметов роскоши и потребление прибавочной стоимости без остатка. Родбертус и здесь идет своим собственным путем. В то время как Сисмонди и Кирхман с большим или меньшим успехом пытаются уяснить явление капиталистического накопления, Родбертус ведет борьбу с понятием.
«Политико-экономы со времен А. Смита друг за другом повторяли и выставляли как всеобщую и абсолютную истину, что капитал возникает лишь путем сбережения и накопления». Против этой «ошибки» Родбертус выступает во всеоружии и на 60 печатных страницах детально доказывает, что капитал возникает не благодаря сбережению, а благодаря труду, что «ошибка» политико-экономов относительно «сбережения» происходит оттого, что они придерживаются ошибочного понимания, будто производительность присуща капиталу, что эта ошибка наконец получается из другой ошибки, что капитал есть капитал.
Кирхман, со своей стороны, очень хорошо понял, что скрывается за капиталистическим «сбережением». Он прекрасно излагает это в следующих словах: «Накопление капиталов заключается, как известно, не в простом умножении запасов или в собирании металла и денег, которые затем складываются без пользы в подвалах собственника; наоборот, тот, кто хочет сберегать, употребляет сам или через других сбереженную сумму как капитал с производительной целью, чтобы получить от этого доходы. Эти доходы возможны только потому, что эти капиталы помещаются в новые предприятия, которые благодаря производимым продуктам оказываются в состоянии давать требуемые проценты. Один строит судно, другой — овин, третий возделывает при помощи капитала пустопорожнее поле, четвертый выписывает себе новую прядильную машину, пятый покупает больше кожи и нанимает больше подмастерьев для расширения своей сапожной мастерской и т. д. Только при таком применении сбереженный капитал может приносить проценты (т. е. прибыль), которые и составляют конечную цель всякого сбережения»[197]. To, что Кирхман рисует здесь в неуклюжей форме, но в общем правильно, является не чем иным, как процессом капитализации прибавочной стоимости, процессом капиталистического накопления, которое и составляет весь смысл «сбережения», защищаемого с правильным инстинктом классической экономией, «начиная с А. Смита». Поэтому Кирхман со своей точки зрения вполне последователен, когда он выступает против накопления и против «сбережения», так как кризисы согласно его пониманию — и пониманию Сисмонди — являются прямым результатом накопления. Родбертус и здесь «более основателен». К несчастью своему он усвоил из рикардовской теории стоимости тот взгляд, что труд является единственным источником стоимости, а следовательно, и капитала. И этой элементарной мудрости оказывается вполне достаточно, чтобы лишить его возможности видеть все сложные отношения производства и движения капитала. Так как капитал возникает благодаря труду, то накопление капитала, т. е. «сбережение», капитализация прибавочной стоимости, является простым шарлатанством.
Чтобы распутать этот запутанный клубок ошибок «политико-экономов, начиная с времен А. Смита», он, как это само собой разумеется, берется за «изолированного хозяина» и продолжительной вивисекцией несчастного червяка доказывает все, что ему нужно. Так, он уже здесь находит «капитал», разумеется, ту знаменитую «первую палку», при помощи которой политическая экономия «начиная с А. Смита», сбивает с древа познания плоды своей теории капитала.
Возникает ли палка из «сбережения»? — спрашивает Родбертус. И так как всякий нормальный человек понимает, что из «сбережений» никакой палки получиться не может, но что Робинзон должен себе изготовить палку из дерева, то этим самым доказано также, что «теория сбережений» совершенно неправильна. Далее, «изолированный хозяин» при помощи палки сбивает себе плод с дерева; этот плод составляет его «доход». «Если бы капитал был источником дохода то можно было бы доказать это отношение уже на этом первоначальном и наипростейшем примере. Но можно ли, не насилуя вещей и понятий, называть палку источником всего дохода или части его, — дохода, состоящего в данном случае из сбитого с дерева плода; можно ли сводить этот доход, в целом или отчасти, к палке, как его причине, „рассматривать его в целом или отчасти, как продукт палки?“» Конечно, нет. И так как плод является продуктом не палки, которой его сбивают, а дерева, на котором он вырос, то Родбертус этим самым уже доказал, что все политико-экономы, «начиная с А. Смита», делали грубую ошибку, когда они утверждали, что доход происходит от капитала. Выяснивши таким образом на «хозяйстве» Робинзона все основные понятия политической экономии, Родбертус переносит полученные этим путем определения сперва на воображаемое общество «без собственности на капитал и землю», т. е. с коммунистической собственностью, а затем на общество «с собственностью на капитал и землю», т. е. на современное общество, и, оказывается, что все законы хозяйства Робинзона в полной мере сохраняют свою силу и для этих обеих форм хозяйства. Здесь Родбертус предлагает теорию капитала и дохода, которая венчает его утопическую фантазию. Открыв, что у Робинзона «капитал» представляет собой попросту средства производства, он и в капиталистическом хозяйстве отождествляет капитал со средствами производства, и сводя таким образом мановением руки капитал к постоянному капиталу, он во имя справедливости и морали протестует против того, что средства существования рабочих, их заработная плата, также рассматриваются как капитал. Против понятия переменного капитала он ведет горячую борьбу, так как это понятие является причиной всех зол! «Политико-экономы, — упрашивает он, — все же могли бы здесь удостоить меня вниманием и беспристрастно решить, прав ли я, или они! Здесь — узел всех ошибок господствующей системы относительно капитала, здесь последнее основание и теоретической и практической несправедливости по отношению к рабочим классам»[198]. «Справедливость», видите ли, требует, чтобы «реальные блага, составляющие заработную плату» (reale Lohnguter) рабочих, причислялись не к капиталу, а к категории дохода. Правда, Родбертус хорошо знает, что для капиталиста «авансированная» им заработная плата является частью его капитала, подобно другой части, авансированной в виде неодушевленных средств производства. Но по Родбертусу это относится только к отдельному капиталу. Лишь только он обращается ко всему общественному продукту и ко всему производству, как он объявляет капиталистические категории производства призраком, злостной ложью и «несправедливостью». «Нечто совершенно отличное от капитала самого по себе, капитальных предметов (Kapital gеgеnstandе), капитала с точки зрения нации, представляет собой частный капитал, капитальное имущество (Kapital vermogеn), капитальная собственность (Kapital еigеntum), — то, что теперь вообще понимается под „капиталом“»[199]. Отдельные капиталисты производят капиталистически, а все общество производит точно так же, как Робинзон, т. е. как собирательный собственник — коммунистически: «Для этой общей и национальной точки зрения не имеет значения то обстоятельство, что теперь совокупный национальный продукт на всех различных ступенях производства в больших или меньших частях составляет собственность отдельных частных лиц, которых никоим образом нельзя причислить к действительным производителям; что последние производят весь этот национальный продукт постоянно лишь на службе у этих немногих собственников, никогда не являясь собственниками своего собственного продукта». Отсюда вытекают, конечно, известные особенности отношений и для общества в целом: во-первых, «обмен» как посредник и, во-вторых, неравномерное распределение продукта. «Но как мало все эти последствия мешают тому, чтобы движение национального производства и форма национального производства и форма национального продукта оставались в общем теми же (как при господстве коммунизма), — так же мало изменяют они с национальной точки зрения, в каком бы то ни было отношении установленную выше противоположность между капиталом и доходом». Сисмонди, подобно Смиту и немногим другим, трудился в поте лица своего, чтобы освободить понятие капитала и дохода от противоречий капиталистического производства; Родбертус поступает проще; он для общества в целом попросту упускает из виду все определенные формы (Formbestimmtheiten) капиталистического производства, называет «капиталом» средства производства и «доходом» средства потребления, — и баста! «Собственность на землю и капитал оказала существенное влияние лишь на участников обращения. Если же представлять себе нацию как единое целое, то это последнее влияние исчезает»[200]. Итак, лишь только Родбертус подходил к действительной проблеме, к совокупному капиталистическому продукту и его движению, как он обнаруживал типическое пренебрежение утописта к историческим особенностям производства, и к нему как нельзя лучше подходит замечание Маркса по адресу Прудона, что, когда он говорит об обществе в целом, то у него получается, что оно как будто перестает быть капиталистическим. С другой стороны, на примере Родбертуса можно еще раз видеть, как беспомощно блуждала вся политическая экономия до Маркса в своих попытках привести в соответствие вещественные точки зрения процесса труда с точками зрения стоимости капиталистического производства, формы движения отдельного капитала с формами движения всего общественного капитала. Эти попытки колеблются обыкновенно между двумя крайностями: между вульгарным пониманием a la Сэй и Мак Куллох, для которых существуют вообще только точки зрения отдельного капитала, и утопическим пониманием a la Прудон и Родбертус, для которых существуют лишь точки зрения процесса труда. Здесь только научаешься понимать, какой яркий свет был пролит на весь вопрос благодаря марксовской схеме простого воспроизводства, которая охватывает все эти точки зрения в их совпадении и противоречии и которая в двух рядах чисел изумительной простоты разрешает безнадежную путаницу бесчисленных томов.
