что красные и червонные горки посвящались громовержцу, и в подтверждение сего приводит Красную гору в Богемии близ городка Берунск, явно получившего свое название от Перуна; присовокупляя еще к тому же, что по-чешски pireni означает красный, багряный цвет.
У западных поморских и полабских славян при развитости солярного культа Световита божество грома остается на заднем плане, хотя, по созвучию некоторых имен, как Прове, Поревит, Поренуч и Пурувит («Квантлигская сага»), с именем литовско-славянского громовержца и можно отчасти отгадывать в них то же значение. Быть может, относились атмосферные явления к принадлежностям и свойствам Чернобога как антитезиса солнца – Белбога. По крайней мере, по британскому преданию, переданному нам Вальтером Скоттом в «Балладе о Гаральде», является он таинственным духом горных ущелий.
В Германии сохранилось множество сказок о матери грома; сюда же относятся и предания о чертовой бабушке, известные и в России. Мать Тора, Фиоргиниар, была представительницею земли, почему Буслаев сближает ее с известным нашим эпическим выражением «мать сыра земля». По польским преданиям, мать грома называется Percunatele и олицетворяет собою молнию. В жмуди придается этот эпитет Пресвятой Богородице: Раппа Мапа Percunatele, или Percunija. В Виленской губернии празднуется 2 февраля Пресвятая Мария Громница и в церкви стоят во время богослужения с зажженными свечами, которые зовут громницами и сохраняют целый год для предохранения дома от громовых ударов, зажигая их во время грозы перед образами – поверие, перешедшее у нас на Руси на свечи, сохраненные от заутрени Страстной пятницы.
В сербских песнях Мария является в значении молнии сестрою громовника Ильи Пророка и носит обычный эпитет огняной (огщана Марijа):
Спрашивает громовник Илия:
«Сестра наша Блажена Мария!Какова беда тебе приключилась,Что роняешь слезы с лица своего?»
Отвечает Блажена Мария:
«Ах, мой брате, громовник Илия…»; и пр.
В русских загадках молния также прозывается Мариею или представляется девицею без особого имени.
Марья МарияПо воду (своду?) ходилаКлючи обронила[63].
Или:
На поле царинскомСтоит дуб саратынской,В дубу гробница,В гробнице девицаОгонь высекает,Сырую землю зажигает.
В другой сербской песне молния принимает значение творческой мировой силы, которая раздает Богу и святым владычество над различными явлениями:
Стала молния дары раздаватиДала Богу небесные высоты,Святому Петру Петровские вершины,А Иоанну льда и снега,А Николе на воде свободу,А Илье молнии и стрелы.
Обыкновенно же молния и стрелы приписываются Марии, а гром небесный Илье: «Свет Илеа грома небеснога, а Марина муньу и стрвиелу».
Поверья, относящиеся к святому Илье Пророку, – о колеснице, на которой он разъезжает по небесам, и обычном ожидании в день его праздника сильной грозы, – общие предания, принадлежащие всем христианским народам Древнего мира и относящиеся столько же к германскому Тору, как и к осетинскому Эллей.
Моне передает нам замечательное чудское предание о Лаунаватаре, разрешившейся от бремени только тогда, когда святой Yriana (Георгий) бросил ей из туч красную нитку на живот. Этот рассказ в близком сродстве с текстом о Роде, в котором божество представляется «седя на вздусе, мечет на землю груды, и в том рождаются дети».
На этом тексте основывает Буслаев тождество Рода с Перуном, когда Соловьев признает последнего за синоним Сварога, а Срезневский называет Перуна как производителя небесного огня Сварожичем, основываясь на известном «Слове Христолюбца»: «Огневи молятся, зовут его Сварожичем». Гримм указывает на сходство имени Перуна с индийским Индра, в прозвище Парианиас и значении Jupiter pluvius; Сабинин сближает Перуна с норманнским громовержцем Биорна; Венелин, наконец, силится отыскать нашего громовержца на Юге, в древних аквилейских надписях.
Не говоря уже об этих последних, случайных или самовольных сближениях, самые догадки наших новейших исследователей не выдерживают вполне строгой критики.
Мы уже говорили в другом месте о несостоятельности генеалогических таблиц наших славяно-русских божеств, не доросших в своем развитии до индивидуальной субъективности богов Древнего мира, без которой человеческое рождение одного от другого и родственные отношения их между собою недопускаемы.
По нашему мнению, прежде всего следует строго отличать народные приметы и поверия, относящиеся к самим явлениям природы, от тех данных, которые непосредственно относятся к кумирам последнего периода нашей мифологии или связаны с их именованиями филологическим родством общих корней.
Употребление слова «перуны» для обозначения молний и громовых ударов или имен богов греческой мифологии, Феба, Нептуна и других, вместо солнца, моря и прочие произвольные иносказания позволительны только в поэзии; но в деле науки критическая оценка фактов и источников подобных поэтических вольностей допустить не может, потому что они лишены всякого логического основания и могли бы породить собою недоразумения и совершенно ложные заключения[64]. Если мы и признаем в верованиях древних славян на основании существующих примет, поверий и загадок о молнии, дожде и громе, обоготворение этих атмосферных явлений в образе прямого божества карательной силы, всего злого и вредного в природе – не следует еще из этого, чтоб все подобные данные относились непременно к кумиру киевского Перуна, если связь их с ним не может быть нам доказана ни путем филологических сближений, ни народной памятью.
Вообще, как мы уже заметили в другом месте, имена киевских кумиров совершенно исчезли из нашей народной памяти, не оставив по себе в языке нашем никаких производных слов, ни даже местных выражений[65]; когда, напротив, имя Волоса в повериях, обрядах, выражениях языка и даже в собственных именах сказочных героев постоянно слышится и до сих пор в устах русского простолюдина. В литовском племени туземность Перконоса неотъемлема; не только получили от него многие местности свои названия, но и до сих пор во всех литовских наречиях гром зовется перкунос, перконс или перкунс; перкунес – полевая горчица (франц. tortelle – также от Тора, нем. Donnerwebe, donerbesen). Также сохранилось имя Перуна и в песнях, поговорках, и сказках этих племен, и в последних замечается уже падение могущественного мифического божества до мелочной роли какого-то демонического существа, добровольно подчинившегося более современному представлению черта.
От литовцев переходит память имени Перуна и к соседним им славянам, полякам, моравам и словакам; у последних до сих пор паром употребляется вместо черта: «паром те трестал те забил»; на польском языке пиорун – громовой удар, а переница в Истрии – громовая стрела (нем. Donnerkeule, а наше русск. чертов палец). У сербов перуника – iris, а у хорватов переново цветие – папоротник; наконец, у люнебургских славян именовался четверг перенданом. Географических названий, связанных с именем Перуна, встречаем мы более всего с землях литовского происхождения и у смежных им славян; но они распространяются и до Венгрии, Валахии, Сербии и Далмации; только в одной нашей России нигде их не встречаем, за исключением, конечно, Перуновой рели в Киеве и Перунова урочища в Новгородской губернии, которые явно носят на себе печать варяжского периода. В языке нашем
