Здесь я увидел Телиму, ухаживающую за двумя ранеными.
Я добрался до дальней стены и опустился на разложенный здесь плащ.
Девушка подошла ко мне и присела рядом, сделав это на манер всех горианских женщин, опустившись на колени и сев на пятки.
— Я думаю, — помолчав, сказала она, — что через несколько часов флотилия вернется, и мы будем спасены.
Она, конечно, знала, — так же, как и я, — что флотилию штормом отнесло далеко на юг, и она не сможет добраться до гавани Порт-Кара еще по крайней мере в течение двух-трех следующих суток.
— Да, — сказал я. — Через несколько часов корабли вернутся, и мы будем спасены.
Она положила руку мне на голову и приблизила ко мне лицо.
— Не плачь, все будет в порядке, — попытался я ее успокоить, прижимая к себе.
— Я тоже причинила тебе боль, я знаю, — сказала она.
— Нет, — покачал я головой. Она помолчала.
— Все это очень странно, — наконец снова заговорила она.
— Что именно?
— То, что Самос оказался здесь.
— А что здесь странного?
Она посмотрела мне в лицо.
— Много лет назад он был моим хозяином. Это сообщение поразило меня.
— Я попала в рабство после одного из налетов, — продолжала она. — Мне было тогда семь лет. На невольничьих торгах меня купил Самос. В течение многих лет я прожила у него, и он относился ко мне со вниманием и заботой. Обращались со мной неплохо и научили многому тому, чему редко обучают рабов. Выучилась я и читать, ты знаешь.
Я вспомнил, как меня поразило открытие, что девушка-ренсовод владеет грамотой.
— Научившись читать, я действительно многое узнала. Начала даже овладевать основами знаний второй ступени.
Уровень безусловно высокий; как правило, предполагалось, что знаниями второй ступени могут обладать лишь представители высших каст.
— Я выросла в том доме, окруженная любовью, хотя и была всего лишь рабыней, а Самос заменил мне родного отца. Мне было позволено общаться со всеми, находящимися и приходившими в дом, и я подолгу разговаривала с писцами и певцами, путешественниками и торговцами. Я подружилась с другими девочками в доме, также обладавшими значительной степенью свободы, хотя и не в той мере, как я. Мы могли беспрепятственно выходить в город, но при этом нас всегда должны были сопровождать охранники.
— И что же произошло потом? — поинтересовался я.
Ее голос стал суровым.
— Говорили, что в день моего семнадцатилетия в моей жизни должны произойти большие перемены. Я ожидала, что меня отпустят на свободу, и я буду принята всеми как дочь Самоса.
— А на самом деле?
— А на самом деле… Утром, на рассвете, за мной пришел старший надсмотрщик за рабами. Меня отвели в загоны для рабов и связали так же, как новых, недавно пойманных на ренсовых островах девушек. Здесь раскаленным железом мне поставили клеймо на теле, а затем положили мне голову на наковальню, надели простой металлический ошейник и заклепали его. Потом, чтобы показать, что я действительно стала рабыней, меня привязали ко вделанным в стeну кольцам и избили плетьми, после чего руки мне развязали, и старший надсмотрщик вместе со своими людьми долго развлекались со мною, используя как им заблагорассудится. Когда это им надоело, на меня надели кандалы, отвели в загоны для рабов и заперли вместе с остальными девушками. Впоследствии они, в большинстве своем такие же девушки из ренсовидческих общин, часто избивали меня, вспоминая, какой свободой я пользовалась в доме и с каким высoкомерием относилась к ним, считая людьми второго сорта. Вначале я думала, что здесь какая-то ошибка, и скоро все переменится и станет на свои места. Однака через несколько дней после жестoких побоев своими соседками я принялась умолять старшего надсмотрщика, чтобы он позволил мне увидеться c Самосом. Он долго отказывался, но наконец все же меня, избитую и связанную, бросили к ногам Самоса.
— И что же он сказал? — спросил я
— Он приказал увести меня прочь.
Я опустил голову, продолжая прижимать ее к себе.
— Меня ввели в курс обязанностей рабыни в доме, продолжала она, — и я вскоре научилась их выполнять. Девушки, с которыми я выросла, теперь не удостваивали меня даже своим вниманием, чего не сакажешь, например, об охранниках, которые прежде защищали нас во время прогулок по городу, а теперь не давали проходу, причем я должна была всячески ублажать их, иначе меня жестоко избивали.
Самос тоже использовал тебя?
Нет, — ответила девушка.
— Самые унизительные задания и поручения, как правило, доставались мне, — продолжала она. — Часто мне не позволялось носить одежду, еще чаще меня били и использовали без малейшей жалости. На ночь меня даже не сажали на цепь, настолько крохотной была клетка, в которой меня запирали и в которой я едва могла пошевелиться. — Она окинула меня взглядом, наполненным безудержной яростью. — С каждым днем во мне росла и крепла ненависть к Порт-Кару, к людям, которые его населяют, к Самосу и его прислужникам, и даже к рабыням, одной из которых была я сама. Я жила одной лишь ненавистью и мечтой о том счастливом дне, когда смогу убежать отсюда и начну мстить всем мужчинам.
— И тебе удалось-таки убежать, — заметил я.
— Да, когда я убирала в комнатах старшего мастера, я обнаружила ключ от своего ошейника.
— Значит, к тому времени ты носила уже снимающийся ошейник?
— После того, как мне исполнилось семнадцать лет, меня начали тренировать как рабыню для наслаждений. Через год наставница доложила, что от занятий мне можно переходить к делу. После этого заклепанный ошейник мне заменили на снимающийся, с восьмиигольчатым замком.
Это, как я уже знал, обычный замок для ошейников рабынь на Горе. Интересно отметить, что количество запирающих штырей в нем соответствует числу букв в горианском слове «кaйджера», означающем «рабыня».
— Удивительно, что надсмотрщик оставил ключ от ошейника рабыни там, где она могла его отыскать, — заметил я.
Она пожала плечами.
— По крайней мере, все так и было, — сказала она. — А рядом с ключом лежал золотой браслет. — Она взглянула на меня. — Я взяла его с собой. Я подумала, что мне, возможно, придется заплатить охранникам. — Она снова опустила голову. — Но я без труда выбралась из дома. Охранникам я что-то придумала насчет поручения, с которым меня послали, и они позволили мне выйти на улицу. Здесь я сняла с себя ошейник и теперь могла двигаться по городу свободнее, но боясь ненужных расспросов. На одной из заброшенных улочек я отыскала несколько бревен, кусок веревки и палку, довольно длинную, чтобы служить шестом, и соорудила нехитрый плот, на котором могла бы по каналам выбраться из города. Тогда на них еще не стояли ворота. Я хотела добраться до дельты Воска. До семи лет я росла на болотах и теперь не боялась возвращаться. Я приглянулась людям из общины Хо-Хака, и они предложили мне остаться у них. Они даже позволили мне оставить у себя браслет.
— Ты все еще ненавидишь Самоса? — спросил я.
— Я думала, что да. Но теперь, когда он появился здесь и помогает нам, я не испытываю к нему ненависти. Хотя все это очень странно.
Я очень устал и чувствовал, что мне необходимо хоть немного выспаться. Мне было приятно, что Телима раскрывает передо мной часть своей судьбы, о которой никогда не говорила раньше. Я чувствовал, что за всем этим кроется нечто, чего я не в состоянии сейчас понять, и что, вероятно, недоступно пониманию самой Телимы. Но я очень устал.
— Ты ведь знаешь, — спросил я, — что крепость будет взята и большинство из нас, по крайней мере, мужчины, погибнут?
— Флотилия успеет прийти.
— Да, — сказал я. — Но если не успеет?
— Она придет.
— Где ошейник, который я снял с тебя в день празднования победы?
— Я принесла его сюда, в крепость, — удивленно ответила она и улыбнулась: — Я не знала, захочешь ли ты освободить меня или видеть, как прежде, рабыней.
— Нападающие рвутся не в гости к нам, они придут с оружием, — сказал я, — Найди ошейник.
— Я должна буду его надеть?
— Да, — кивнул я.
Я не хотел, чтобы она погибла. Если осаждающие крепость найдут здесь свободную женщину, тем более бывшую моей, они, конечно, тут же убьют ее или, что еще хуже, замучают до смерти.
Она отыскала ошейник.
— Надевай, — кивнул я.
— Неужели у нас так мало надежды?
— Надевай его скорее, — поморщился я.
— Нет, — покачала она головой. — Если ты погибнешь, я хочу умереть рядом с тобой, как твоя женщина.
Порт-Кар не признавал отношений вольных спутников, но в городе были свободные женщины, которых рассматривали как женщин определенных мужчин.
— А ты что, моя женщина? — спросил я.
— Да, — ответила она.
— Ну вот и слушай, что тебе говорит тбой мужчина.
Она рассмеялась.
— Если я должна носить этот ошейник, — сказала она, — я хочу, чтобы он был надет рукой моего убара.
