Помимо Южной армии, на территории Дона при полном содействии германского военного командования были созданы еще два монархических формирования: так называемые Астраханский и Саратовский корпуса. Скоропадский и Краснов вынашивали план слияния всех трех формирований – Южной армии, Астраханского и Саратовского корпусов – в одну Южную армию[666].
Если попытаться дать общую оценку характера взаимодействия германских империалистов и русских контрреволюционеров-монархистов на Западе страны, то следует, вероятно, сказать следующее. Три основных фактора тормозили это взаимодействие. Во-первых, Брестский договор, который, дав Германии богатую империалистическую «добычу», расколол ее правящие круги и в определенной мере связал им руки в их воинствующем антисоветизме. Во-вторых, разъединение самой монархической контрреволюции по принципу внешнеполитической ориентации с постепенно нараставшей тенденцией усиления антантофильской ориентации. В-третьих, отсутствие в германофильских монархических кругах достаточно «представительных» политических групп и политических лидеров, способных парализовать сепаратистские проявления и объединить более или менее крупные контрреволюционные силы.
Наиболее «авторитетная» из правых партий – кадеты – в большинстве своем пошла в фарватере Антанты; попытка Милюкова повернуть всю партию «лицом к Германии» не увенчалась успехом. В результате, как свидетельствовал один из германских дипломатов в России – Гельферих (он сменил Мирбаха на посту посла в Москве), Берлин не давал определенных руководящих директив по «русскому вопросу», стремясь, с одной стороны, удержаться в «рамках Бреста», а с другой – исподволь сколачивать контрреволюционные монархические силы как сепаратистского и самостийного толка, так и выступавших за «единство России». Именно эта «реальная политика» накладывала свой отпечаток и на отношение немцев к вопросу о судьбе Романовых, к вопросу об их освобождении. Мы уже отмечали, что вопреки утверждениям некоторых авторов это отношение не было и не могло быть однозначным. Борьба между сторонниками «разрушения Бреста» и «сохранения Бреста», сложность, запутанность политической обстановки в самом монархическом лагере не позволяли немцам принять четкое, окончательное решение.
По воспоминаниям генерала А. И. Мосолова (одного из приближенных бывшего царя), некоторые представители германского командования в Киеве выражали готовность оказать полное содействие группе белогвардейских офицеров в организации «броска» на Урал для освобождения Романовых. Но иную позицию занимали дипломаты. Для «уточнения положения» Мосолов через «причисленного к особе гетмана» графа Я. Альвенслебена передал письмо самому кайзеру. Однако, вернувшись в Киев, Альвенслебен несколько «сконфуженно» рекомендовал Мосолову обратиться к послу Мумму, который заявил, что не согласен с тем, «что для Германии важен вопрос о спасении царя»[667]. Сам же Альвенслебен довольно долго поддерживал в Киеве слухи о «спасении Романовых». Английским авторам Т. Менголду и А. Саммерсу кажется такое поведение немецкого дипломата «загадочным»[668], но оно полностью вписывалось в ту игру, которую немцы на Украине вели с русскими монархистами: не в интересах немцев было «разочаровывать» монархистов и отталкивать их от себя.
И все-таки, несмотря на всю сложность «русского вопроса» для Германии, антибольшевизм ее правящих кругов был определяющим и неуклонно брал верх. Немцы, несомненно, готовились «в подходящий момент» нанести удар по Советской России. Только последующие события, из которых главными были военные поражения на Западном фронте и подъем революционного движения в самой Германии, помешали осуществить этот план…
Если вошедшие в германскую оккупационную зону западные области стали магнитом, притягивавшим к себе откровенно монархические (черносотенные, октябристские и правокадетские) элементы, то в восточных регионах страны (Поволжье и Сибирь) уже ранней весной начали создаваться базы «демократической» (главным образом эсеровской) контрреволюции. На то были свои причины. В этих регионах, особенно в Сибири, населенной «прочными» крестьянами, эсеровское влияние было весьма ощутимо; достаточно сказать, что мощная сибирская кооперация находилась преимущественно в руках эсеров, а это давало значительные средства. Но, пожалуй, не в этом состояло главное. Из переговоров, которые еще в конце 1917 и зимой 1918 г. эсеровские руководители вели с антантовской агентурой, они знали о готовившейся высадке союзных десантов в Архангельске и Владивостоке. Союзо-возрожденческий стратег, близкий к эсерам генерал В. Болдырев уже тогда разработал план восстановления Восточного фронта для совместной с союзниками борьбы против Советской власти и Германии.
Еще не до конца ясно, как конкретно в крупнейших городах Поволжья и Сибири эсеровские функционеры создавали подпольные контрреволюционные организации, состоявшие из офицеров, которые вернулись сюда с фронта по демобилизации или служили в тыловых округах. Но они были созданы в Казани, Симбирске, Саратове, Самаре, Уфе, Челябинске, Оренбурге, Омске, Томске, Новониколаевске, Иркутске, Красноярске и других городах. Одна важная особенность характеризовала их. В политическом авангарде контрреволюционного подполья находились эсеры, но реальную боевую силу в основном составляло белогвардейское офицерство, настроенное промонархически. Эта своеобразная эсеро-монархическая контрреволюция строилась на взаимных политических расчетах: эсеры надеялись использовать белогвардейцев в качестве вооруженной силы для установления своей власти под лозунгом Учредительного собрания; белогвардейцы и вообще кадетские и монархические элементы со своей стороны полагали, что, по необходимости пройдя под «учредительскими знаменами» определенную часть пути, они затем сумеют отбросить и эсеров. В их планах было что-то от намерений корниловцев: использовать керенщину как временное прикрытие для установления контрреволюционной военной диктатуры. Все, конечно, зависело от реального соотношения сил…
Если на западе стимулятором оживления контрреволюции (главным образом монархической) стал гетманский переворот в Киеве, то на востоке страны во многом сходную роль сыграл мятеж Чехословацкого корпуса в двадцатых числах мая 1918 г. И точно так же, как немцы были организаторами гетманского переворота, антантовские союзники явились «мотором» белочешского мятежа. До сих пор, правда, некоторые западные историки уверяют, что мятеж этот был просто «божьим даром» как для внутренней контрреволюции, так и для Антанты. Но в исторической литературе уже приведено слишком много фактов, чтобы усомниться в том, что этот «божий дар» был спланирован и подготовлен вполне земными существами из правительственных ведомств Англии и Франции. Мы уже упоминали о плане союзо-возрожденческого генерала В. Г. Болдырева. Это был план «воссоздания» Восточного фронта путем формирования антигерманской и антисоветской армии в восточном (или северном) регионе страны, «предварительно защищенном союзническим десантом». Не для реализации ли, в частности, этого замысла эсеры при помощи антантовской агентуры создавали контрреволюционное подполье в Архангельске, в Поволжье и Сибири? Имеется целый ряд данных, свидетельствующих о том, что важная роль отводилась при этом Чехословацкому корпусу.
11 мая 1918 г. первый лорд адмиралтейства Я. Смэтс и начальник имперского генерального штаба Г. Вильсон представили военному кабинету записку, в которой, в частности, говорилось: «Представляется неестественным, что в тот момент, когда прилагаются большие усилия для обеспечения интервенции со стороны Японии… чехословацкие войска собираются перевести из России на Западный фронт». Рекомендовалось, чтобы чехословацкие войска, уже находившиеся во Владивостоке или на пути к нему, были «возглавлены, организованы там в эффективные воинские части… французским правительством, которое нужно просить, чтобы впредь до того, как они будут доставлены во Францию, использовать их в качестве части интервенционистских войск союзников…»[669] 16 мая британский консул во Владивостоке Ходжсон получил секретную телеграмму из МИД Англии, в которой прямо указывалось, что корпус «может быть использован в Сибири в связи с интервенцией союзников…»[670] Проантантовские контрреволюционные элементы в Москве были, по-видимому, осведомлены об этом. Во всяком случае, находившийся в Киеве Милюков получил из московского «Правого центра» информацию, согласно которой антантовские представители довели до сведения кадетов из «Национального центра», что «движение чехословаков – их дело»[671].
