Я потом рассказал врачам эту историю. Они сказали, что все так и было и такой момент был, когда они уже не надеялись меня спасти. Только табло с оранжевыми буквами не было. Спасли меня врачи и Господь Бог.
Я еще помню, что, когда врачи спасали меня на столе, они меня называли Ковальчуком. Душа хотела сказать, что никакой я не Ковальчук, а Любимов, но никто не слушал. Когда я в тело свое вернулся, почувствовал, что сердце забилось, я опять им хотел сказать, что я Любимов, но в горле трубка торчит, ничего сказать не дает. Тут я почувствовал, что задыхаюсь, - наверное, горло заливали кровь и флегма. Хочу и не могу сказать, что сейчас умру. В последнюю минуту они заметили мои усилия и вырвали трубку. И я понял, что жив! Сначала долго отплевывался, а потом глубоко вздохнул. А они удивились, что я дышу. Потом врачи мне сказали, что, когда я попал в больницу, у меня давление было 60 на 50, я был в глубокой коме, зрачки узкие, три вдоха в минуту.
Я стал себя трогать и щипать, проверяю, все ли на месте. Оказалось, что левая рука осталась бесчувственной, как парализованная. Приходили невропатологи, говорили, что это воспаление нерва. И объяснили, что я как бы отлежал руку. Я говорю: «Вы с ума сошли, как это отлежал?» А они мне: «Лежал когда-нибудь целый час на руке, а рука потом онемела? Ну, вот именно, и теперь то же самое, только лежал ты часа три-четыре! Сказать по правде, неизвестно, сколько ты так лежал, и трудно сказать, что будет дальше. Может, начнет работать, а может - нет. Посмотрим».
Я долго ходил в обычную поликлинику, потом мне все-таки дали направление к специалисту, который колол меня иголками и объяснил, что вся левая сторона, не только рука, не реагирует на внешние воздействия. В голове разъединились какие-то нервные контакты. Вся левая сторона практически парализована. Напоминает состояние после инсульта или как будто сердце не работает и кровь не доходит. Однако поражение левой стороны какое-то нетипичное. Рука, например, должна была бы ослабеть, а она сильная, хватает, как клещами, может стакан раздавить, только ничего не чувствует. Еще у меня проблемы с сердцем и давлением. Одним словом, инвалида из меня сделали. И врачи не знают, как меня лечить. Дали кучу указаний - тяжестей не поднимать, голову не наклонять. Выписали лекарства, которые мне надо пить до конца дней, чтобы держать ритм сердца на нужном уровне и чтоб давление не прыгало. А еще одно лекарство, чтобы организм усваивал два первые, а еще одно, чтоб голова не кружилась. Иду в аптеку, сначала не понял, а там выходит 1500 рублей за эти лекарства. Ну как я могу лечиться?
А ко всему еще и бессонница. Все дома спать ложились, а я ходил и читал. Как-то в такую ночь я подумал, что ведь чеченцы мне ничего плохого не сделали. Ладно, пугали, но ведь это не чеченцы виноваты в том, что я здоровье потерял. Нас отравили, а врачи даже не знают, что это такое. Я теперь знаю, что это состояние нужно было сразу же блокировать уколом антидота, так там же такой бардак был, никто ничего не сделал. Да еще за ноги меня тащили, хоть я не обижаюсь, - может, так и лучше было. Почему я думаю, что меня за ноги тащили? Вся голова в шишках, правый бок, руки, ноги, бедра - все в синяках. Но это не важно.
Любимов был одним из последних выживших заложников. Его выписали из больницы под конец ноября. Когда он выписывался, в московских больницах оставалось еще восемьдесят заложников, в том числе несколько человек в тяжелом состоянии.
Глава 26
Для родственников заложников, собравшихся недалеко от центра помощи в профшколе № 190 на улице Мельникова и мрачно поглядывавших в сторону серой глыбы здания театра, штурм был просто шоком. Они же так просили, так старались, чтобы его не было. Однако все, что случилось потом, было еще страшнее.
Валентина Храмцова с дочерью, сыном и невесткой перед самым штурмом сидели в машине, припаркованной на автозаправке на углу улицы Мельникова и Волгоградского проспекта. Ближе к утру услышали по радио, что из театра вынесли двоих раненых. Как мы помним, это было в 2.00 ночи, однако Храмцовы уснули и услышали об этом только в начале шестого. Они тут же помчались в центр, чтобы что-нибудь узнать. Никто, к сожалению, ничего не мог сказать, поэтому они снова вышли из школы на улицу.
- И как раз в этот момент в театре раздался первый взрыв, -рассказывает Валентина. - Металлические ворота со стороны улицы, через которые мы только что вошли, уже были заперты, чтобы мы не смогли выйти. Какая-то женщина бросилась на решетку и стала кричать: «Отдайте моего ребенка!» Потом был еще один взрыв. Казалось, вот-вот все взлетит на воздух. Конечно, мы сразу поняли, что это штурм, потому что стали подъезжать военные грузовики и началась страшная беготня. Да мы уже раньше поняли, что штурм будет, когда увидели, как к Дому культуры медленно подъезжают грузовики с военными.
А потом вдруг все стихло. Выстрелов больше не было, и все вернулись внутрь, в центр, чтобы хоть что-то узнать. Пришел заместитель мэра Валерий Шанцев и сказал, что штурм закончился и мы скоро увидим своих родных. Это было уже после того, как закончилась стрельба и взрывы. Прошло еще минут двадцать, их, наверное, даже еще не вынесли из зрительного зала. А Шанцев сказал, что никто не погиб, все живые и веселые, радуются прекрасно проведенному штурму. И добавил, что через пару часов мы все встретимся с нашими близкими. Мы, естественно, радовались, как дети, все были так счастливы.
Поначалу, пока не было видно машин скорой помощи, мы думали, что, может, их вывозят другой дорогой, а может, им оказали первую помощь, а только потом стали увозить в больницы. Но как оказалось, никто и не думал оказывать им помощь. А потом, как раз рядом с нами, по улице Мельникова, стали ездить эти страшные автобусы. Это было где-то около семи утра. Тогда я что-то заподозрила - видно было, что сидящие в автобусе люди как будто спят. Никогда я не видела таких спящих людей. Власти, наверное, специально это придумали, чтоб как раз рядом с центром помощи родственникам шли эти колонны автобусов, в которых на полу лежали груды тел, а у сидящих на креслах людей головы были неестественно запрокинуты назад. И не видно было никаких врачей. Впрочем, там вообще не было никого, кроме потерявших сознание заложников. Шанцев убеждал, что это усыпляющий газ, люди сладко отоспятся за все три дня, когда они не могли глаз сомкнуть в зрительном зале театра, и мы через несколько часов с ними увидимся. Но что-то было явно не в порядке. Автобусы с людьми из театра проезжали мимо нас и два часа после штурма, почти до восьми, до половины девятого.
Валентина и Ирина Храмцовы ясно помнят, что сразу после штурма в центре помощи обещали, что через час в центре будут вывешены списки заложников и информация, в какие больницы они доставлены. Но час проходил за часом, а никакой информации не было. Поэтому отчаявшиеся женщины вместе с Федором как сумасшедшие помчались в ближайшую городскую больницу № 13, но там разверзлось истое пекло - милицейский кордон вокруг больницы, везде полно агентов спецслужб, все заперто, никто никакой информации не дает. Об обещании Шанцева, что родственников скоро допустят к освобожденным заложникам, никто не знал, и об этом не могло быть и речи. По распоряжению прокуратуры больницы превратились в укрепленные следственные изоляторы, в которых допрашивали тех, кто уже пришел в себя, и разыскивали переодетых террористов. Милиция никого не впускала и не выпускала. Но не только маниакальная подозрительность была причиной такого обращения с родственниками. Власти уже в субботу в первой половине дня прекрасно знали, какой ужасающей трагедией закончился штурм, и хотели оттянуть момент, когда это станет достоянием общественного мнения. Зная российских чиновников, армейских офицеров и офицеров спецслужб, а также политиков, я убежден, что они лихорадочно искали способ, как скрыть правду.
Тем временем, в соответствии с обещанием Шанцева, специальные автобусы забрали родственников с улицы Мельникова, развезли по больницам, высадили у запертых ворот, и автобусы уехали. Таким путем власти избавились от беспокойной, раздражающей толпы. Вскоре, в 13.00, оперативный штаб сделал заявление об успешном завершении штурма и тем самым закончил свою деятельность. Вечером, когда все еще не было никаких вестей о многих заложниках, а их родственники кочевали на улицах возле больниц, Путин с «альфовцами» и представителями штаба уже пили за победу.
- От больницы, где ничего нельзя было выяснить, мы вернулись в центр помощи родственникам, - вспоминает Валентина Храмцова. - Нашли телефоны больниц и стали их обзванивать. Только в одной больнице к нам отнеслись доброжелательно. В остальных дежурные в справочных бросали трубки или грубо спрашивали - вам что, заняться больше нечем, как звонить и расспрашивать о заложниках. Первые списки появились только после обеда, но и это мало что изменило. Даже если чья-то фамилия была напечатана на листочке, приколотом к стене спортивного зала школы на улице Мельникова, все равно нельзя было попасть в больницу, а часто и проверить, правда ли это. Знакомая узнала в штабе, что ее муж лежит в больнице № 13. Поехала туда, там ей сказали, что его нет, вернулась в центр для родственников, там ей опять говорят, что он в «тринадцатой». Ну она опять в больницу, а там ей говорят, что его точно у них нет. Причем и штаб и больница обвиняют друг друга во вранье. Наконец она поехала домой, тут позвонил муж, и, оказалось, что он все-таки в больнице № 13.
