Георгос кивнул в знак понимания, он был само внимание.
— Несколько минут спустя — в точно рассчитанное время — произойдут взрывы на верхних этажах. Это будут зажигательные бомбы, и чем больше ты их приготовишь, тем лучше. Пламя охватит отель, и он сгорит.
Лицо Георгоса расплылось в широкой улыбке.
— Здорово! Изумительно! Мы можем это сделать.
— Если ты правильно все рассчитаешь, — сказал Бердсон, — ни одна душа с верхних этажей не спасется. В три часа ночи даже те, кто припозднится, будут уже в кровати. Мы казним всех: делегатов съезда — это основные жертвы нашего наказания, — их жен, детей и всех остальных, кто оказался на дороге у революции.
— Мне нужно больше взрывчатки, намного больше. — Георгос быстро соображал. — Я знаю, как и где достать ее, но нужны деньги.
— Я уже говорил тебе, что у нас много денег. Хватит и на этот раз, и на следующий.
— Достать воспламеняющееся вещество для бомб нетрудно. Но часовые механизмы — я согласен с тобой, что со временем все должно быть четко, — следует покупать за пределами города. Маленькими партиями и в разных местах. Для того, чтобы не привлекать внимания.
— Я возьму это на себя, — предложил Бердсон. — Я отправлюсь в Чикаго; это достаточно далеко отсюда. Составь список того, что тебе нужно.
— Мне нужен план отеля — по крайней мере нижнего этажа и антресолей, где мы планируем первые взрывы.
— План должен быть точным?
— Нет. Просто основная планировка. После мы нарисуем свой собственный. Еще мы должны приобрести несколько десятков огнетушителей — небольших по размеру.
— Огнетушители! Ради Бога, мы же собираемся запалить огонь, а не тушить его.
Георгос хитро улыбнулся, понимая, что пришел его черед руководить.
— Огнетушители будут опустошены, и под оболочку мы засунем наши бомбы. Я уже работаю над этим. Ты можешь установить огнетушители где угодно, особенно в отеле. Это не вызовет подозрений и даже может остаться незамеченным. А если их заметят, то это будет выглядеть просто как дополнительная мера предосторожности со стороны администрации.
Бердсон осклабился и, подавшись вперед, ударил Георгоса по плечам:
— Великолепно! Прекрасная дьявольская шутка!
— Мы позже придумаем, как установить огнетушители в отеле. — Георгос размышлял вслух. — Я думаю, это нетрудно. Мы можем арендовать грузовик или купить его, нарисовать название несуществующей компании на бортах, чтобы он выглядел вполне официально. Мы бы могли отпечатать подобие документа, возможно, достать фирменный, из отеля, бланк-заказ и отксерокопировать его, чтобы наши люди держали документы у себя на случай, если их остановят и будут задавать вопросы. Еще нам необходима униформа для меня и других…
— Нет проблем ни с грузовиком, ни с униформой, — заверил его Бердсон. — Сообразим что-нибудь и насчет документов. — Он задумался. — Кажется, все складывается одно к одному. И когда все произойдет, люди почувствуют нашу силу и будут лезть из кожи вон, чтобы выполнять приказы.
— Насчет взрывчатки, — сказал Георгос. — Мне на днях потребуется десять тысяч долларов небольшими купюрами. И после этого…
С возрастающим энтузиазмом они продолжали свою работу.
Глава 11
— Если существует на свете какой-нибудь завалящий еврейский праздник, о котором никто не слышал, будь уверена, что твои родители отряхнут с него пыль и отметят, — сказал Ним Руфи, сидя за рулем своего “фиата”.
Его жена, сидящая рядом с ним, рассмеялась. Вернувшись вечером с работы, Ним сразу же заметил, что Руфь была в приподнятом настроении, явно контрастировавшем с ее угрюмостью, откровенной депрессией в последние недели.
Была середина января, и прошло уже три месяца после разговора об их возможном разводе. Ни она, ни он не вспоминали о нем, но было ясно, что вскоре им придется вернуться к этому вопросу, состояние неопределенности не могло длиться вечно.
В основном их отношения не изменились. Однако Ним старался быть более внимательным, проводить больше времени дома с детьми, и, возможно, то явное удовольствие, которое получали Леа и Бенджи от общения с отцом, удерживало Руфь от конечного разрыва. Что касается Нима, то он все еще не разобрался, хочет он уйти или остаться. Да и проблемы “ГСП энд Л” занимали большую часть его времени, почти не оставляя места для посторонних мыслей.
— Я никак не могу запомнить все эти еврейские праздники, — сказала Руфь. — О каком празднике отец говорил на этот раз?
— Рош а-шана ле-иланот, или еврейский весенний праздник древонасаждения. Я покопался в библиотеке на работе, в переводе это звучит как Новый год деревьев.
— Новый год еврейских деревьев? Или любых деревьев?
Он посмеялся:
— Лучше спроси об этом у своего отца.
Они ехали через город в западном направлении. Движение в городе, казалось, никогда не ослабевало, какое бы время суток ни было.
Неделю назад Арон Нойбергер позвонил Ниму на работу и предложил приехать с Руфью на вечер “Ту бешват”, таково было более распространенное название праздника. Ним сразу согласился, отчасти потому, что тесть был необычайно дружелюбен.
Кроме того, Ним чувствовал себя слегка виноватым перед Нойбергерами, и сейчас, казалось, появилась возможность наладить отношения. Тем не менее его скептицизм по поводу фанатичного иудейства родителей жены остался непоколебимым.
Когда они подъехали к просторному, комфортабельному двухэтажному дому Нойбергеров, расположенному в западной части города, возле него уже стояли машины и из окон слышались веселые голоса. Ним успокоился, увидев гостей. Присутствие незнакомых людей было спасительной возможностью избежать вопросов личного порядка, включая и неизбежный вопрос о дне совершеннолетия Бенджи.
Входя в дом, Руфь дотронулась до талисмана с молитвами, как она обычно делала в знак уважения к вере своих родителей. Ним всегда насмехался над этим суеверным обычаем, но теперь и он вслед за Руфью повторил этот жест.
В доме все были рады их приезду, и особенно появлению Нима.
Арон Нойбергер, розовощекий, коренастый и абсолютно лысый, прежде относился к Ниму с еле скрываемым подозрением. Но сегодня вечером, когда он тряс руку зятю, его глаза под толстыми линзами очков смотрели дружелюбно. Рэчел, мать Руфи, массивная женщина, отрицавшая диету, заключила Нима в объятия, затем, чуть отстранив от себя, оценивающе посмотрела на него.
— Что, моя дочь совсем не кормит тебя? Я чувствую только твои кости. Но ничего, сегодня вечером мы положим на них мяса.
Это развеселило Нима и в то же время тронуло. Почти наверняка, думал он, слухи о том, что их союз в опасности, достигли Нойбергеров, вот они и отбросили все другие эмоции в попытке спасти их семью. Ним краем глаза взглянул на Руфь — она улыбалась.
Она была одета в свободное платье из серо-голубого шелка, в ушах у нее поблескивали серьги из жемчуга такого же оттенка. Как всегда, ее черные волосы были элегантно убраны, ее кожа была нежна и безупречна, хотя и бледнее, чем обычно.
Ним прошептал ей на ухо:
— Ты выглядишь очаровательно.
Она проницательно посмотрела на него и тихо сказала:
— Ты представляешь, сколько времени прошло с тех пор, как ты говорил мне это?
Но продолжать разговор не было возможности. Они были окружены людьми; начались приветствия, знакомства, пожатия рук. Присутствовало около двадцати гостей, и только нескольких Ним знал. Большинство приглашенных уже ужинали.
— Пойдем со мной, Нимрод! — Мать Руфи схватила его за руку и потащила из гостиной в столовую, где был сервирован буфет. — С остальными нашими друзьями ты пообщаешься позже, — успокоила она его. — А теперь отведай что-нибудь и заполни свои пустоты, пока ты совсем не ослаб от голода. — Она взяла тарелку и начала щедро накладывать еду, как будто это был последний день перед постом Йома Киппера. Ним узнавал многие деликатесы еврейской национальной кухни. Он позволил налить себе бокал белого израильского кармельского вина.
Вернувшись в гостиную, он услышал, как один из гостей объясняет, что только Рош а-шана ле-иланот отмечается в Израиле посадкой деревьев, в Северной же Америке в честь праздника нужно есть фрукты прошлогоднего урожая. В этот раз Арон Нойбергер и другие гости ели инжир, выбирая его с расставленных повсюду тарелок.
Хозяева дома также организовали сбор пожертвований, которые должны пойти на посадку в Израиле новых деревьев. Несколько пятидесяти— и двадцатидолларовых бумажек уже лежали на серебряном подносе. Ним положил свои двадцать долларов и взялся за инжир.
— О, кого я вижу!
Ним повернулся. Перед ним стоял пожилой, маленького роста мужчина с пухлым веселым лицом под облаком белых волос. Ним вспомнил, что это доктор-терапевт, который иногда навещал Нойбергеров. Он напряг память и даже вспомнил имя.
— Добрый вечер, доктор Левин. — Подняв стакан с вином, Ним предложил еврейский тост; — Ле хаим.
