— Уверена, патриций найдет для тебя другое дело, — настаивала Таналвах.
— Мои пацифистские убеждения резко сужают круг возможных для меня занятий.
— Среди тех, кто поддерживает Сопротивление, немало твоих единомышленников.
— Но они выполняют бумажную работу. В этом, само собой, нет ничего дурного, однако то, что делаю я, несравненно важнее. Нелепо превращать добытчика ценных сведений в заурядного писца.
— И ты твердо намерен стоять на своем?
— Пока да, любимая. Но тебе не стоит ничего бояться. Я не новичок в нашем деле, осознаю опасности и давно научился осторожности.
Таналвах, однако, эти доводы показались неубедительными.
— На сердце у меня неспокойно, — призналась она.
— Это потому, что ты такая сердечная, — ласково улыбнулся Кинзел.
— Это потому, что я нашла тебя и очень боюсь потерять.
— Но из-за чего? — спросил он, коснувшись ее щеки легким поцелуем.
— Твой пацифизм...
— Ты не одобряешь миролюбия?
— Нет, что ты! Совсем наоборот! Просто... Ты ведь знаешь, я убила человека! Не умышленно, это был несчастный случай или, во всяком случае, непреднамеренное убийство... но все же убийство. Как может такой человек, как ты, жить с убийцей? То, что я была шлюхой, уже достаточно плохо, но...
— Никогда не говори о себе так. Ты не убийца. И поверь мне, Тан, я ни за что тебя не осуждаю. Да, ты лишила человека жизни, и сам по себе этот факт меня не радует, но я вижу в этом лишь необходимую самозащиту. Если бы ты не...
— Знаю. Дело в том, что у меня тоже есть свои принципы, диктуемые верой. Я последовательница Ипарратер, выше всего ставящей неприкосновенность человеческой жизни. Нарушив этот принцип, я лишилась права на ее покровительство.
— Если эта богиня заслуженно славится своим милосердием, то нет, не лишилась. Ей должно быть ведомо, что ты действовала по необходимости, а по не дурному умыслу. — Он задумчиво вздохнул. — Люди полагают, будто отказ от насилия — это легкий выбор. Но я ведь понимаю, что некоторые мои действия поставили под угрозу человеческие жизни, а иные и повлекли за собой гибель людей. Любому из нас остается лишь верить, что такого рода жертвы не напрасны, ибо принесены они во имя великого дела. Так что оснований чувствовать себя виноватой у тебя ничуть не больше, чем у меня.
— Звучит успокаивающе. Хотя, мне кажется, твое суждение обусловлено тем, что ты ко мне неравнодушен.
— Может быть. Но полагаю, дело все-таки не в этом. Я пришел к выводу, что жизнь представляет собой серию нравственных компромиссов. В отношении тебя это так же справедливо, как и в отношении всякого другого. Ты не должна ощущать бремя вины.
— А сказал бы ты то же самое Серре Ардакрис?
— Серре? Да. Думаю, да. А почему ты спрашиваешь?
— Как я понимаю, она сделала убийство своей профессией.
— Ты слишком сурова. Уверен, она считает, что поступает правильно. Конечно, я не могу одобрить то, чем занималась она до бегства в Беальфу, но не могу не испытывать к ней благодарности за оказанную нам помощь.
— Я тоже, пойми меня правильно. Просто... порой мне кажется, что ей тоже нелегко. Как будто она несет на плечах какой-то тяжелый груз.
— Ты знаешь что-нибудь о ее прошлом?
— Только то, что она убивала людей.
— Она командовала подразделением особого назначения, в состав которого против ее воли включили отпрыска одной из самых влиятельных семей Гэт Тампура. Этот мальчишка, который вообразил себя воином, погиб из-за собственной глупости, но власти решили свалить вину на нее.
— Понимаю, это должно было ее ожесточить.
— Но на ее долю выпало и другое, более тяжкое испытание. Как рассказал мне Карр, его люди выяснили: несколько лет назад она лишилась дочери. Похоже, из-за порошка одержимости.
— Тогда понятно, почему она так угрюма. Это действительно великое горе. Как мне ее жалко...
— Заметь, Сопротивление притягивает самых разных людей. Самые причудливые и замысловатые жизненные истории здесь вовсе не редкость.
— Да, люди попадаются интересные. Взять хотя бы юного ученика чародея.
— Куча?
— Да. — Женщина улыбнулась. — Для своих лет он повидал много горя, однако сохранил чистыми и сердце, и душу. По-моему, он славный парнишка.
— А Кэлдасон?
Ее улыбка растаяла.
— А, этот... В прежней жизни мне довелось повидать много черствых и суровых мужчин. Мужчин, которые никогда не относились к женщинам не то что с любовью, а просто с теплотой. От худших из них исходило ощущение опасности, но такого, как Кэлдасон, я не встречала никогда. Он меня пугает.
— Странно, что я слышу такое от тебя.
— Почему? Потому что мы с ним соплеменники?
— Ну...
— Не раз люди останавливали меня на улице и интересовались квалочианцами, о которых я в жизни ничего не слышала. Они считают, что мы все знаем друг друга. Конечно, все мы связаны кровью и общей историей, но из этого не следует, будто нас непременно связывает еще и взаимная любовь. Взять, например, тебя — ты что, поддерживаешь сердечные отношения со всеми прочими певцами?
Кинзел невольно улыбнулся.
— Нет, я бы так не сказал.
— Так вот, о Кэлдасоне. Говорят, у него бывают приступы безумия — эти вспышки ярости, желания причинять боль, драться... Тогда он представляет опасность не только для себя, но и для других. Одержимый.
— Квалочианцы — раса воинов.
— Это было очень давно, насколько мне известно. И вообще, Кинзел, он слишком странный. Прожил столько лет, а выглядит совсем не старым. И глаза у него... Знаешь, что мне кажется?
— Что?
— Я думаю, его обуревает желание дать другим то, что недоступно ему самому, — смерть.
— Но тебе-то его бояться незачем. Он ведь на нашей стороне.
— Такие люди, как Кэлдасон, всегда находятся на одной-единственной стороне — своей собственной.
Она пожала плечами.
— Впрочем, возможно все дело в том, что я была проституткой: это приучает смотреть на людей цинично.
— Выброси это из головы, а? В конце концов, это первая ночь, которую мы проводим вместе в нашем собственном доме.
Кинзел нагнулся и достал из-под стола деревянную шкатулку — абсолютно гладкая, она не имела ни замка, ни петель, на крышке красовалось изображение сердца. Он поставил шкатулку перед Таналвах.
— Что это?
Мой подарок. Давай, открывай ее.
— Как?
— Видишь сердце?
Женщина протянула руку и легонько коснулась крышки кончиками пальцев. Шкатулка (если ей это, конечно, не почудилось) издала вздох, и по ней побежали тончайшие трещинки. Сегменты дерева раскрылись, словно лепестки цветка, обнаруживая внутри ослепительно-белый свет.
Таналвах замерла от восторга. Кинзел наблюдал за ней, радуясь ее восхищению.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
