…Владимир, Олег и Давыд ехали в сопровождении многочисленных и богато одетых дружин, с развернутыми стягами и сами в червленых плащах, в золоченых шишаках. На многих санных возах князья везли с собой дары обоим ханам - золото, серебро, вина, русское узорочье.
И вот они впервые за долгие годы своей жизни едут среди кибиток и шатров многих тысяч половцев, и те, выйдя на дорогу, смотрят на русских людей, на Мономаха; женщины подымают на руки своих детей, указывают им на золотой шишак переяславского князя, на личный Моио-махов стяг со строгим ликом Спаса, что трепещет на ветру над головой князя, называют, шелестя губами, его имя, и этот шелест стелется за ним на всем пути к ханским шатрам.
Мономах едот с застывшим, строгим лицом, смотря прямо перед собой и вверх, куда-то в вечереющую даль. Конь его выступает мощно и стройно, и дружина сзади держится, как и наказано, строго и гордо: пусть знают степняки, что едет их неустанный воитель, князь, который ие остановится ни перед чем, чтобы сокрушить врагов Руси.
В шатрах тепло, горят светильники, сладко пахнет настоем нездешних диковинных трав, тонкие гибкие половчанки обносят сидящих по половецкому обычаю на мягких коврах князей чашами с кумысом. Так начинается нир. Здесь же идут и переговоры о том, чтобы княжеским сыновьям Юрию Владимировичу и Святославу Оль-говичу взять за себя одну дочь Аеиы, внуку хана Осепя, с которым немало битв было у русских князей, а другому - дочь другого Аены, внуку хана Гиргопя, с которым руссы воевали не меньше же. Потом, прикрываясь широкими рукавами накидок, в шатер входят дочери обоих ханов, открывают лица, розовея щеками, смотрят на светловолосых, светлоглазых русских князей своими черными как угли глазами, тихо звенят украшающим их византийским серебром. Халы, довольные своими красавицами дочерьми, ласково посмеиваются, что-то лопочут на своем языке. А за пологом шатра наступает январский вечер, подвывает ветер, и плотными рядами стоят около шатра рядом с половецкими воинами дружинники русских князей, готовые в мгновение ока схватиться за мечи и сабли. Здесь же за шатром стоят под седлами наизготове коня князей и дружинников, которых блюдут конюхи.
Через несколько дней, заключив с ханами вечный мир и любовь, Мономах с двоюродными братьями возвращался п Переяславль. Вместе с князьями охали ханские дочери, а следом за ними тянулись возы с половецкими дарами князьям, выступали табуны коней, ехала половецкая свита, слуги, которые отныне должны были жить около дочерей хана Аспы и другого хана Аеиы в Переяславле и в Новгород-Северском, и в тех стольных городах, куда пошлют своих сыновей старшие князья в будущем.
Теперь ближние половцы были замирены, но лазутчики-торки сообщали из степи, что близ половецкой донской
столицы городка Шарукана вновь собирается несметное
число половецких всадников, оттуда они идут к Донцу,
ставят там свои вежи, а хан Шарукан и другие ханы, уце
левшие от разгрома 1103 года, похваляются вновь идти в
Русь и отомстить за кровь Уруссобы, Алтунопы и других
своих соплеменников
Зимой 1109 года Мономах решил вновь потревожить донских половцев, не давая им подняться к прежней силе.
Перед ним стоял воевода Дмитр Иворович, которому он давал свою дружину и санных пенщев.
– Пойдешь до Донца санным путем, - говорил Мономах, - выяви, где стоят половцы, сколь полны людьми их станы, могут ли выйти против нас в предстоящие годы. А где найдешь их, если будет сила, сразись, пусть теперь знают, что ни зимой, ни летом им не будет покоя от русских ратей, пока не забудут опи путь в Русь. Узнай, где кочует Шарукан и есть ли у них с Бопяком ссылка.
Дмитр Иворович шел от Переяславля прямо в глубь степи. На санных возах везли зимние шатры, еству и питье, здесь же сидели пешцы, одетые в теплую одежду. Дружина двигалась верхами. Воины тоже были одеты под бронями и шишаками в теплое. Ночевали в лощинах, спасаясь от ветра, жгли костры, двигались не торопясь, щупая дорогу сторожами. Торопиться было некуда: чем глубже ляжет зима, тем неожиданнее и тяжелее будет их удар по половцам. Сейчас они лишь недавно откочевали с юга, кони еще сыты, а придет время, и зима начнет брать свое. Прав Мономах - к половцам надо идти только зимой. Руссы лучше приготовлены для такого похода, да и кони их зимой так же кормлены и быстры, как и летом. Половцы же бедствуют среди метельной степи, именно с января месяца их настигают голодные дни и бескормица для копей.
К началу января Дмитр Иворович был уже на подходе к Донцу. Немногочисленные половецкие сторожи, не оказывая сопротивления, откатывались в глубь степи. Дальние вежи при его приближении снимались с мест и исчезали в белой степи. Лишь у самого Донца черная волна половцев вырвалась из белой мглы и понеслась навстречу руссам. Сеча была недолгой. Вновь, как уже поучал русских воевод Мономах, половецкую конницу встретили пешцы, вновь разбилась об их щиты, копья и упорство конная атака лучников, вновь конная русская дружипа довершила разгром половецкого войска. Степняки бежали розно, бросив свои вежи, имение, жен и детей. Тысяча кибиток со всем, что было в них, досталось Дмитру Иво-ровичу и полон бесчисленный.
Пленные половцы рассказывали, что Шарукан откочевал в этом году подальше от русских границ, что его вежи стоят на Дону и он собирает силы для нового похода в
Русь, а гонцы от Боняка сидят у него каждодневно и от него гонцы ездят к Боняку, за Днепр.
1 февраля, в самый разгар зимы, переяславский воевода вернулся к Мономаху, таща за собой кибятки, табуны коней, стада, множество пленных.
Так закончился этот поход, которому Мономах придавал важное значение. Это была и первая попытка достигнуть донских рубежей в тяжелое зимнее время, и возможность узнать, где стоят основные вежи половцев в это время, и стремление запугать врага, уничтожить его боевую силу - воинов и отпять у ного как можно больше копей - этот главный и единственный способ быстрого передвижения степняков.
Мономах был доволен. Это было видно из того, как оп сдержанно, не улыбаясь, шутил в ответ на рассказ Дмитра Иворовича, как, обращаясь к сидящим рядом сыновьям Яронолку и Вячеславу, призывал их учиться у удачливого воеводы, как молодо блестели ого глаза и как он легко ходил потом но хоромам, останавливаясь и слегка покачиваясь перед Дмитром Иворовичом на каблуках.
В конце он сказал: «На следующий год зимой снова пойдем в степь, пусть теперь Шарукан привыкает к нашим походам, дойдем и до его вежи».
За этими заботами Мономах уже давно но иыл в Киеве. Л оттуда шли грустные вести: одиа за другой умерли две его сестры - Б июле Екатерина, а 10 июля 1109 года Евпраксия. Евпраксия лишь па три года пережила своего супруга Генриха IV и умерла на тридцать восьмом году жизни.
Но вместе с этими вестями верные Мономаху люди доносили, что все больше и больше киевлян недовольны Святополком. Он погряз в сребролюбии, отдает через других людей деньги в рост, и резы ' берут сейчас в Киеве такие, каких никогда на Руси не слыхивали, людей за невыплаченные резы кабалят; Подол снова бурлит, как в 1068 году, а люди Святополка хватают недовольных и сажают в поруб. Недовольны и монахи Печерского мопа-стыря. Сегодня Святополк постоянно льстил монастырю: идя в поход, молился у гроба Феодосия; по просьбе игумена указал митрополиту Никифору по всем церквам вписать имя преподобного в синодик святых. Но монастырь все равно не благоволит Святополку. Недовольны и бояре, которые не видят в Святополкв владыку, способного отстоять против простого люда их села и дворы, доходы и резы. В Киеве все чаще называют имя Владимира Мономаха как единственного защитника Русской земли от степняков, как князя бояр, дружинников и церкви. Верят ему и ремесленники, и смерды, и закупы, и прочие, кто надеется, что уж он-то, судья праведный в своей волости, ие даст и их в обиду, придя в Киев.
Мономах с радостью и скрытым волнением слушал эти вести, но лицо его было непроницаемо, иногда он движением руки останавливал говорившего, и было ясно, что князь боится ранней огласки этих вестей, ие надеется даже на своих людей, не верит им, опасается, что раньше времени столкнут его со Святополком, с киевским боярством и тем самым погубят все дело.
Живя в те годы в Переяславле и направляя все силы па объединение князей в борьбе со степью, на подготовку все новых и новых походов против половцев, Мономах дорожил любой возможностью узпать, как живет свет, с кем мирны и с кем ратны западные и восточные властелины. Но особенно он дорожил вестями из Византии, во владения которой вошли крестоносцы, двигаясь на Восток. Его, русского князя, мало занимали церковные дела. Понимал, что за всем этим стоят мирские, чисто земные дела, кипят мирские страсти. Зато у всех гонцов, заезжих купцов, паломников, он настойчиво расспрашивал о том, как западные рыцари сумели объединить свои усилия, как смогли собрать не единожды такие огромные рати и повести их на Восток, какую помощь в этом деле оказала им церковь. Ведь он тоже затевал походы на Восток, на его собственный Восток, и хотел знать все о крестоносном воинстве. И когда Мономах узнал, что на Русь из святых мест вернулся черниговский игумен Даниил, он послал за ним гонцов.
