— Ранили меня, Семен Прокофьевич, когда вы усадьбу воевать изволили, — признался смерд.
«Вот и бунтовщик выявился, — недовольно подумал Зализа. — Хотя этого карать не за что: барина защищал».
— Как тебя зовут?
— Твердиславом кличут, барин.
— Раз ты честность свою показал, — кинул опричник ярыге повод коня, — и от долга своего не убег, ставлю тебя в усадьбе приказчиком. Завтра всем убыткам перепись соверши, начет на беглых смердов наложи, порушенное исправь, за порядком следи. Теперь с тебя весь спрос. А сегодня я смотр поместному ополчению желаю произвести. Посылай вестников, дабы немедля сюда оружные и о двуконь явились. А пока угощение нам устроить распорядись.
Отдав распоряжения, опричник поднялся на крыльцо. Он не сказал ярыге самого главного — о чем и сам вспомнил всего несколько минут назад. Имущество изменника отходит в казну не полностью — половину его получает тот, кто крамолу распознал и изменника пред очи государевы выдал. Это означает, что хозяином усадьбы родовитого боярина Волошина может оказаться он, сын кожевенника Прокофия из угличской ремесленной слободы.
Теперь, идя по дому и глядя по сторонам хозяйским взглядом, он начал понимать, что разгром стрельцы учинили-таки немалый: все сундуки разломаны, часть рухляди раскидано по полям, из шкафов заморских дверцы содраны, посуда растащена, почитай, вся. В хитром темно-красном французском бюро, для написания грамоты предназначенном, ящички все повыбиты, и следы кистеня остались. Его, зализовского кистеня.
Засечники, просидевшие арест Волошина в наряде, тоже живо заинтересовались содержимом сундуков. Опричник препятствовать не стал — когда еще от их службы прибыток случится? Ярыга опись проведет, потом ничего ужо не возьмешь. А пока — пускай.
Боярские покои по-прежнему, словно сеном, белым пухом усыпаны, обломки стула повсюду раскиданы, икона с лампадой из угла выворочены и внизу валяются — слава Богу, хоть пожар от огня не занялся.
В соседней комнате на коленях перед красным углом стояла на коленях Алевтина и тихо вымаливала что-то у Господа. Откровенно говоря, как раз ее Зализа встретить в доме не ожидал. В ее нынешнем положении у нее оставалось только два пути: в монастырь, али к дальним родичам в приживалки. Хотя некоторые, бывает, и грех смертный на душу берут, руки на себя накладывают. Однако все это следовало делать как можно быстрее, не дожидаясь, пока на усадьбу не обрушилась новая беда: а ну, прикажет во гневе государь сослать семью бунтовщика в дальние земли? Или опустошенные мором волости отправит заселять…
Девка оглянулась, испуганно вскрикнула, попятилась к кровати:
— Не надо! Не трогай меня.
Пожалуй, желания баловаться с ней у Семена и не имелось, но этот беззащитный вид некогда гордой боярской дочки, ее жалобный голос после давешних угроз, молящий взгляд побудили в нем исконное мужское желание подмять, овладеть, сделать своей. Он прикрыл дверь, снял с себя пояс.
— Нет, — уже намного тише попросила Алевтина, сознавая полную бесполезность своих молений.
Зализа подступил ближе и опрокинул ее на постель.
* * *
Еды в разоренном доме толком не оказалось: ярыга смог выставить на стол только холодную буженину, трех суховатых копченых лососей из ледника, да корчагу соленых грибов.
— Вы тут что, не ели эти дни, что ли? — удивился опричник.
— Стряпуха сбежала, — зачесал ухо ярыга.
— Так, а эти… — кивнул Зализа в сторону внутренних комнат. — Жена боярская, дочь?
— Боярыня все время в церкви, в Замежье, у иконы Сергиевской стоит, а дочка его не спрашивала ничего…
— Ну, так покорми! — повысил голос опричник. — Еще помрут с голодухи. А спрос опять с меня будет.
«Если сразу на себя руки не наложила, то теперь и подавно не наложит — подумал Зализа. — Главное, чтобы по глупости не преставилась».
Поместное ополчение начало подтягиваться часа через три. Одетые в броню конники въезжали во двор, привычно отворачивали влево, на ничем не занятую утоптанную плешь. Спешивались, подходили к иссеченному жребием, проломленному тыну, осматривали, негромко переговаривались. Выждав еще час, Зализа вышел из дома в сопровождении настороженных черносотенцев.
— Становись для смотра, ополчение! — приказал он, разворачивая волошинские сотные грамоты.
Боярские дети, недовольно ворча, начали выстраиваться вдоль тына, разбиваясь на небольшие группы. Зализа невозмутимо ждал, а вот Василий и Феофан заметно волновались: они хорошо понимали, что оказались втроем против двух десятков хорошо вооруженных и обученных воинов. Опричника же занимал другой вопрос — кто из пришедших на смотр воинов являет собой детей боярских, а кто — просто назначенный волей боярина вооруженный смерд. Впрочем, скоро стало видно, что оружных смердов в усадьбу не явилось вообще: на земляной плеши выстроилось пять отрядов разного числа во главе с выступившем вперед боярином. Семен кивнул, и начал осмотр с левого отряда:
— Кто таков? — остановился он перед боярином.
— Борис Пушкин, сын Василия Мыткиновича, — представился воин в новом куяке, одетом поверх старой кольчуги.
— Боярский сын Борис Пушкин, — нашел его в выписке из новгородской книги Зализа. — Пятьдесят три двора, шестьсот семьдесят семь чатей пашни.
Боярский сын Пушкин, даром что волошинский волостник, имел под рукой больше чем втрое больше земли и чуть не в пять раз больше дворов чем государев человек, воевода Семен Зализа. На смотр он честно привел шестерых всадников с собой седьмым, все на крепких, откормленных жеребцах. Судя по грамоте, двое из воинов были его сыновьями, еще четверо — из дворовой челяди. Именно так отряд и выглядел: боярин и сыновья в сверкающих начищенными пластинами куяках поверх кольчуг, все остальные — в пожилых, носящих следы былых схваток колонтарях.
Следом стоял боярский сын Рапейкин, лет пятидесяти на вид вместе с не менее пожилым ратником. Оба — в тегиляях поверх кольчужки. Рапейкин имел три деревеньки общим числом в семь дворов и на своих двухстах десяти чатях явно не жировал. Зализа поморщился: он чувствовал что его самого и его поместье, раскиданное среди болот Северной пустоши ждет точно такое же будущее.
Боярский сын Ероша привел трех всадников вместе со своим пятнадцатилетним сыном — только-только попавшим в реестр новиком. Боярский сын Николаев — двух оружных смердов. Боярский сын Хавьюг — одного.
— Восемнадцать, — подвел итог смотру Зализа. — По сотным грамотам должно быть двадцать два ополченца. Кто уклонился?
— Никто не уклонился, — гордо вскинул подбородок Ероша. — Боярина Аманова намедни вместе с сыновьями на этой само дороге стрельцы насмерть убили.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
