Я выбросил сигарету, отвернулся к окну, прижался лбом к холодному стеклу, уставился в темноту, почти сразу вспомнил, что Мирра не велела, подумал с ленивым раздражением: да пошла она. И вообще, какого хрена я топчусь в тамбуре чужого вагона? Это не дело, потому что поезд, строго говоря, идет до Варшавы, краковский вагон тут всего один – мой. Ну или два, какая разница. Отцепят нас, конечно, только под утро, и не на ходу, а на какой-нибудь станции, но черт его знает, который сейчас час, может, я полночи кошмарами маялся, так что лучше вернуться в купе. Желательно прямо сейчас, пока эта крашеная знаменитость увлеченно его обыскивает, – как же я сразу не подумал, что…
Я хотел развернуться и пойти к себе, но обнаружил, что опять не могу ни пошевелиться, ни вздохнуть. Значит, все-таки сплю. Опять этот мудацкий сон, да что ж это такое. Мне стало себя жалко: все люди как люди, пьянствуют, жрут, пялятся в окна, тискают попутчиц, вовсю наслаждаются поездкой, и только Филипп Карлович с упорством, достойным лучшего применения, мается самым тягомотным кошмаром всех времен. Охренеть какое развлечение. Добраться бы до ребят из Небесной Канцелярии, ответственных за этот бардак. Уж я бы им устроил… Да что за блядство, в самом деле!
Я сам не заметил, как рассердился. Хорошо, качественно рассердился, мне это не так уж часто удается, а тут, гляди-ка, аж зарычал. И, взбешенный невозможностью оторваться от оконного стекла, так боднул его лбом, что оно явственно хрустнуло, а я испугался, что осколки вонзятся в лицо, жадно втянул в себя воздух, покачнулся, потерял равновесие, взмахнул руками, со всей дури впечатал в стену многострадальную левую ладонь, тихонько взвыл от боли и наконец-то открыл глаза. Проснулся, стало быть. С добрым утречком.
Я опять лежал на полке у себя в купе. Ушибленная рука болела, как это обычно удается только зубам. Надо бы ее под холодную воду, подумал я. А еще лучше – приложить лед. Кстати, у проводника наверняка есть холодильник, а в холодильнике – напитки на продажу, и можно купить бутылку ледяной воды. Я ее уже два раза сегодня покупал – во сне. Кстати, именно поэтому лучше никуда не ходить. Хватит с меня бессмысленных повторов. Обойдусь.
Руке эта идея совершенно не понравилась. С каждой минутой она болела все сильней. Я еще немного помаялся, а потом плюнул на все, нашарил в кармане мелочь и отправился к проводнику. На этот раз я внимательно к нему приглядывался, старался понять, удивлен он моими частыми визитами или все-таки считает, что я пришел за водой впервые? Но мне, как назло, попался пожилой вислоусый флегматик, такой бровью не поведет, хоть всю ночь к нему бегай. А спросить напрямик: я к вам первый раз за водой пришел или, чего доброго, третий? – у меня не хватило духу.
Ухватив ушибленной рукой ледяную бутылку, я решительно отправился обратно в купе. Курить хотелось зверски, до умопомрачения. Но о тамбуре больше не могло быть и речи. Хватит с меня. Единственное, что я мог сделать, – открыть окно в купе. Обычно их замуровывают намертво, но попробовать стоило. Вдруг получится.
К чести моей следует сказать, что сдался я далеко не сразу. Боролся до последнего. И только когда к ушибленной левой руке прибавилась расцарапанная правая ладонь и сломанный ноготь в качестве бонуса, перспектива вывести из строя обе полезные конечности сразу заставила меня капитулировать. А курить в купе, не открыв окно, – это все-таки слишком. Даже если проводник не прибежит, сам потом все прокляну. Так что – в тамбур, в тамбур. И гори все огнем.
Я вышел из купе и тут же шарахнулся назад – от неожиданности. Под дверью сидел большой черный пес. Мирра стояла чуть поодаль, прижимала палец к губам и одновременно энергично махала мне рукой – дескать, иди сюда.
То есть наше увлекательное магическое сновидение продолжается, обреченно подумал я. Или она все-таки наяву? Ладно, плевать, лишь бы мне прямо сейчас приснилось, что я закурил. А потом будем разбираться.
– Ты черт знает что творишь, – сердито сказала Мирра, когда мы вошли в тамбур.
Черный пес тихонько рыкнул, беззлобно, но неодобрительно – дескать, эх ты, как же так.
– Я вообще ничего не творю, – огрызнулся я, поспешно закуривая. – Это оно со мной творится. Само. Тошно уже. Сейчас-то хоть я не сплю? Как думаешь?
– Ты и в прошлый раз не спал, – отрезала она. – Не так все просто, не обольщайся. Надо тебя отсюда как-то вытаскивать. Идти в другой вагон бесполезно, это я уже поняла. Прыгать на ходу из поезда ты, конечно, откажешься, потому что не понимаешь, что происходит. А я не смогу убедительно объяснить. – Мирра немного подумала и неохотно добавила: – Но вообще-то, я не уверена, что это поможет.
– Ну, слава богу, – вздохнул я. – Потому что прыгать на ходу из поезда я пока не готов.
– Конечно, ты пока не готов, – невесело усмехнулась она. – Надо было подождать, пока ты еще раз сорок проснешься в своем купе. А потом уже серьезный разговор заводить.
– Еще сорок раз? – тупо переспросил я.
– Можешь заменить сорок любым числом по своему усмотрению. Тысяча тебе нравится? А две тысячи? А пять? Не стесняйся.
– Мне в данном контексте даже число один не очень нравится. Хватит с меня.
– Верю, – серьезно сказала Мирра. – Только не понимаю, как тебя вытащить. Вроде пока мы разговариваем, ситуация более-менее под контролем. Можно попробовать просто поболтать до утра. Единственное, что…
Она замолчала. Задумчиво накручивала на палец разноцветные локоны, один за другим, поочередно, смотрела на меня исподлобья, не то сочувственно, не то враждебно, поди разбери.
– Что? – нетерпеливо спросил я.
– Понимаешь, я совсем не уверена, что утро когда-нибудь наступит. И что этот поезд приедет хоть куда-нибудь, я тоже не очень верю. Хоть и стараюсь быть оптимисткой.
– Ерунду какую ты говоришь, – сердито сказал я.
– Может быть. А может, и нет. У тебя есть часы?
– У меня есть телефон. Он показывает время. Обычно этого достаточно. Но сегодня он, похоже, сломался. Там все время двадцать два двадцать четыре, и…
– Покажи, – попросила она. Взяла телефон, повертела в руках. – Двадцать два двадцать четыре, да. Сломался, говоришь? Ну-ну. А починить пробовал?
– Никогда в жизни не чинил телефоны.
– Но хоть что-то ты с ними делаешь, прежде чем выбросить? Или сразу в мусор?
– Ну как тебе сказать. Можно попробовать его выключить, а потом опять включить. Иногда перезагрузка помогает.
– А сегодня ты это делал?
– Как-то не подумал. Голова квадратная, ни черта не соображает, и вообще не до того. Давай его сюда.
Выключаться телефон не желал, но у меня в таких случаях разговор короткий: вынуть аккумулятор, потом поставить его на место и нажать соответствующую кнопку, большого ума тут не надо, даже я справляюсь. Некоторое время телефон обиженно молчал, не реагируя на прикосновения, но наконец затренькал, засветился и потребовал ввести пин-код. После чего выдал мне все те же двадцать два двадцать четыре, будь они неладны. Я так рассердился, что дар речи потерял. Зато обрел наконец способность соображать. Залез в настройки и, яростно нажимая кнопки, поменял осточертевшие мне цифры – просто так, от балды, не задумываясь, сколько сейчас на самом деле. Двадцать два на ноль четыре. Двадцать четыре на пятнадцать. Результат мне понравился. Четверть пятого – очень хорошо. Пусть уже наконец наступит утро, хотя бы на отдельно взятом дисплее моего поломанного телефона. И делайте что хотите. В последний момент я сообразил, что надо поменять и дату. Одиннадцатое апреля на двенадцатое – полночь-то уже давно миновала. Теоретически.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
