Господи, наконец! Швед что-то говорил Стадлеру. Его-то старший инспектор вынужден был слушать, ему-то он не мог, как мне, приказать замолчать. Как ни прислушивался, я не мог расслышать того, что шептал Фридхолм… я только сейчас вспомнил эту фамилию, почему-то она никак мне не давалась. Бывает, что слово вылетает из памяти, будто его там никогда не было, и вдруг возвращается на место, будто никуда не вылетало. Фридхолм.
— Все это глупости, — сказал Стадлер. — Только время зря терять.
— А если? — сказал швед.
По лицу Стадлера было видно, как он ответил бы кому-то другому на этот вопрос. Но пресловутая политкорректность не позволяла грубить коллеге, пусть даже коллега неправильно понимал ситуацию и не разбирался в американских реалиях. Это тоже можно было прочитать на лице Стадлера, когда он поднял на Фридхолма взгляд и сказал:
— Никогда не любил фантастику. «А если?» — вопрос, который обожают задавать литераторы. А я…
— А если? — повторил Фридхолм, и я подумал, что он тоже, как Стадлер, обладает изрядным терпением и готов повторять сто и тысячу раз, пока коллега не скажет: «Черт с вами, попробуйте».
— Черт с вами, — буркнул Стадлер. — Извините, вырвалось… Попробуйте. Я могу послушать?
Вопрос был задан с издевкой, но Фридхолм и ухом не повел, на его лице не отразилось никаких эмоций. Он достал из бокового кармана куртки пакет с диском (это был тот самый или другой?), положил на стол, отодвинув в сторону бумаги, и лампу тоже отодвинул к краю стола, ну и хорошо, значит, будет сейчас разговор, а не попытка вынуть из моей головы информацию с помощью мощного светового облучения.
Стадлер сел так, чтобы видеть нас обоих.
— Действуйте, коллега, — сказал он. — Для включения видеозаписи нажмите кнопку слева. Зеленую. Красная рядом — выключение. Очень просто.
— А если я не нажму кнопку, — безо всякого выражения проговорил Фридхолм, — то допрос не будет записан?
Подкалывает. Какие-то между ними уже сложились не очень простые отношения, но мне-то что за дело?
— Будет, конечно, — хмыкнул Стадлер, — только файлы разные. Потом объясню, коллега.
— Господин Бочкарев, — нараспев произнес Фридхолм, молодец, совершенно правильно озвучил мою фамилию, Стадлеру никогда так не удастся, — скажите мне, пожалуйста, связаны ли друг с другом причинно-следственными связями два преступления, совершенные в Бостоне и Стокгольме?
Молодец. Повторяет вопрос так, чтобы не возникло разночтений, и ответ мог быть только один: да или нет.
— Нет, — сказал я.
На бесстрастном лице шведа впервые появилось отражение хоть какой-то эмоции, и этой эмоцией стало, конечно, удивление.
— Нет? — переспросил он.
— Нет, — подтвердил я.
— Позвольте вам напомнить, господин Бочкарев, — продолжал Фридхолм, — что недавно вы утверждали, что оба преступления связаны друг с другом.
— Совершенно верно, — кивнул я. — Но в мире существует огромное число связей, не обязательно имеющих причинно-следственную природу.
Я тоже старался говорить так, чтобы и мои слова по возможности не допускали разночтений.
— Вот как, — сказал Фридхолм. Поскольку это был не вопрос, а скорее утверждение, я промолчал. Я мог бы и продолжить, но зачем лишний раз выслушивать напоминание: «Вопросы здесь задаю я»? Пусть задает.
— На этом диске, — Фридхолм постучал пальцем по пакету, — много информации о первом представлении оперы Верди «Бал-маскарад», состоявшемся в римском театре «Аполло» 17 февраля 1859 года. Полагаете ли вы, что эти сведения могут помочь в установлении личностей преступников, совершивших убийства 17 февраля 2009 года?
Хорошо формулирует.
— Да, — сказал я и положил ногу на ногу. Пожалуй, мы действительно сдвинулись, наконец, с мертвой точки.
— Да, — повторил Фридхолм и впал в состояние глубокой задумчивости. Стадлер переводил взгляд со шведа на меня и обратно, то ли что-то с чем-то сравнивал, то ли пытался сообразить, кто из нас кому морочит голову.
— Я не успел просмотреть все документы, содержащиеся на диске, — голос Фридхолма звучал монотонно и настолько неэмоционально, что казалось: говорит робот-чтец, разработка Джека Вилькинсона, которую он демонстрировал осенью на одном из семинаров, а потом повез в Японию и там продал то ли компании «Сони», то ли «Хонде», получив в качестве платы хороший грант на дальнейшее усовершенствование программного обеспечения. — Однако ваш коллега Арчибальд Бреннер указал мне на несоответствие между тем, что произошло на спектакле, и тем, что было написано в оперном либретто, которое в тот вечер продавалось зрителям.
В точку. Швед, похоже, действительно умеет интуитивно выделять главное даже в тех случаях, когда совсем не понимает отличий между главным и второстепенным. Вопрос, однако, задан не был, и я предпочел промолчать. Пусть спросит, и тогда я отвечу «да» или «нет». Пока он должен думать сам, сам должен прийти к определенным выводам, иначе все, что я скажу, останется сотрясением воздуха. Чтобы понять ответ, нужно правильно задать вопрос.
— В либретто, — продолжал излагать Фридхолм, — сказано: «Ренато выхватывает пистолет и стреляет Ричарду в спину». Во время спектакля певец, исполнявший партию Ренато, вместо этого достал кинжал и ударил Ричарда — не в спину, однако, а в грудь, поскольку из-за актерской отсебятины произошла задержка на секунду-другую, и Ричард успел обернуться. Так?
Спрашивал он, скорее, сам себя, но поскольку формально это был вопрос, я счел нужным ответить:
— Да.
— Отлично, — сказал Фридхолм и посмотрел на Стадлера, сидевшего с таким видом, будто присутствует при беседе двух больных в психиатрической клинике. Еще минута, — подумал я, — и от его политкорректности останутся одни обломки, Стадлер прекратит наш разговор, и тогда…
— Послушайте, майор, — сказал я, — вы многое поняли сами, я вижу, а старший инспектор по-прежнему пребывает в неведении. Давайте я продолжу, и если у вас по ходу дела возникнут вопросы, вы меня сразу прерывайте, хорошо?
Стадлер уперся ладонями в колени, похоже, он собирался встать, прогнать шведа и рассказать задержанному, какие у того в этой комнате обязанности. Фридхолм, однако, сделал повелительный жест, это было неожиданно, это выглядело даже немного театрально, но он протянул в сторону Стадлера правую руку и указательным пальцем пригвоздил старшего инспектора к стулу. Таким жестом абсолютные монархи указывали своим вассалам на их место. Сейчас бы еще грозный взгляд из-под насупленных бровей… Нет, это было бы слишком.
— Хорошо, — сказал Фридхолм, и мне показалось, что он улыбнулся. Только показалось, конечно, лицо шведа оставалось по-прежнему бесстрастным.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
