стали крошечными дисками, летающими по воздуху вместе с ветром. Они кружились, останавливались и летели вдаль, из-за чего мне казалось, что я иду назад, насколько бы сильно ни шлепал вперед. Я закрыл глаза, чтобы начать мыслить трезво, но это не помогло. Стало определенно темнее; углубление тропинки тянулось вверх по склону, и тени деревьев оставались неизменными с обеих сторон. Пока я оставался между ними и продолжал подниматься в гору, я до него доберусь.
Генри не присутствовал при вынесении приговора, но в этом нет ничего удивительного – его и на суде не было. Мы мало общались во время того дела, и, хоть я и был постоянно занят, у меня возникло ощущение, что он от меня отдалялся. Не знаю, изменилось бы хоть что-то, поговори я тогда с Генри, но все было так, как он сказал мне на тропе, казалось, уже сто лет назад: игнорировать парней – это лучший вариант. И я не думал, что смог бы проявить такую сдержанность, учитывая обстоятельства.
Верн сказал, что получил около семидесяти пяти писем о вынесении приговора и в половине люди просили отнестись к мальчикам снисходительно, а в другой половине – выпороть и сослать в другой город. После того как он занял свое место, защита потребовала приговора, который «отражал бы семейные ценности и умение прощать, которые являлись отличительной чертой цивилизации фронтира». Даже Ферг бросил взгляд отвращения на Стива Миллера, пока тот это произносил, но его праведный тон и откровенная убежденность в своей правоте удерживали всех от громкого смеха.
Каждому из парней разрешили встать и сделать заявление; тогда Брайан Келлер первый раз публично заговорил об изнасиловании. Он встал и провел кончиками пальцев по столу перед собой. Побелевшие костяшки пальцев выдавали тот факт, что он не мог стоять без опоры, и мы все ждали. Через несколько мгновений Верн сказал ему:
– Вы хотите сделать заявление, мистер Келлер?
– Да… – прокашлялся Брайан. – Хочу, ваша честь.
Он опустил голову и изучал тусклую дубовую отделку стола, но потом глубоко вздохнул и поднял голову.
– Ваша честь, мой адвокат советовал мне хранить молчание, но, честно говоря, мне кажется, я и так слишком долго молчал. – Тогда он потратил весь свой набранный воздух, и я задумался, сколько еще он сможет сказать перед тем, как доведет себя до гипервентиляции. – Я долго думал о том, что хочу сказать, и у меня было много времени, чтобы обдумать все как следует. Свои неверные решения в тот день; то, что я стал старше; и то, что я надеюсь получить шанс извлечь уроки из этой ужасной ошибки… Но сейчас все это кажется неважным. Теперь я хочу сказать лишь одно – мне жаль.
Брайан поднял голову, и его глаза начали блестеть от слез.
– Я хочу извиниться перед Мелиссой и перед ее семьей за то, что с ними сделал. Перед всеми жителями резервации за то, что было сказано. Перед моей семьей… – Он ненадолго замолчал, но потом встал прямее и опустил руки к бокам. – Но нет никого важнее Мелиссы. Я хочу извиниться перед ней за то, что сделал с ней и с ее жизнью.
Брайан еще немного постоял, а потом сел и накрыл глаза ладонями.
– Джордж Эспер?
Джордж встал, сунул руки в карманы, но потом быстро вытащил и опустил. У него был тихий голос, и к концу фраз он затухал, как будто Джордж не привык говорить на публике.
– Ваша честь, нельзя изменить то, что произошло… – В основном он извинялся перед родителями, что сидели за ним, и больше почти ничего не говорил.
– Джейкоб Эспер?
Джейкоб встал, опустив зажатые в кулаки руки к бокам.
– Ваша честь, я не могу выразить свое сожаление, – поэтому он и не стал. Вместо этого Джейкоб просто намекнул, как ему жаль за все, и замолчал. Я задался вопросом, что значит «все».
– Коди Притчард, вам есть что сказать?
Он не двинулся с места и остался сидеть с руками в карманах. Через пару секунд он хмыкнул и сказал:
– Нет. – И я задумался, как далеко он может полететь, если я вытолкну его из окна второго этажа.
Затем Кайл Страуб, прокурор, встал и начал произносить свое заявление, после которого, как он надеялся, обвиняемым дадут значительный срок. Он доказывал с небывалым пылом, что этих молодых людей нельзя выпускать на свободу, а обратное станет лишь кульминацией нелепой шутки, в которую превратился этот судебный процесс. На этих словах Верн тоже поднял голову.
Кайл ожидал, что из-за их возраста во время изнасилования Мелиссы Маленькой Птички Верн приговорит троих молодых людей, осужденных за изнасилование, к заключению в исправительном учреждении для несовершеннолетних, а не в тюрьму. Тем, кого направляют в такие учреждения, не выносят минимальный приговор, в результате чего срок заключения ложится на плечи представителей тюрьмы. А это означало, что обвиняемым надо дать срок минимум в пять лет, иначе они могут получить условно-досрочное освобождение за очень маленький срок. Судья должен установить минимум; даже я это понимал.
Я поскользнулся, но восстановил равновесие до того, как упал в снег. Сугробы стали выше, уже примерно по голень, и мой шаг становился все тяжелее. Кроме ног во всем моем теле не замерзли только подбородок и нос. Голова уже кружилась от запаха бензина и отработанного моторного масла от тряпки. Ноги устали, спина болела, а чехол от сиденья почти не защищал от бури. Я засунул руки в нейлоновые карманы, поэтому не мог удержать чехол, когда северо-западный ветер периодически поднимал заднюю часть пончо и дул мне в спину, и пальцы уже ныли от попыток обернуть чехол плотнее вокруг себя. Они болели больше всего, но потом онемели. Главная проблема с тропинкой заключалась в том, что мои ботинки постоянно скользили под наклоном на замерзшей, неровной земле. Когда такое происходило, мне приходилось раскидывать руки в попытке сохранить равновесие. И после десятка таких трюков я его потерял.
Я упал на землю лицом вперед, потому что руки запутались в карманах чехла. Было не так больно, как я ожидал, поэтому я немного полежал, чувствуя, как тает снег рядом с моим лицом. Мои глаза жгло, но там было приятно отдыхать. Почему-то на земле было не так уж холодно, и мне казалось, что я растворяюсь так же, как тающий снег. Я выдохнул, чтобы смахнуть снег со своей тряпичной вуали, но получилось не очень хорошо. Наверное, надо было забеспокоиться, но мне было все равно. Воздух все еще проходил, а большего мне и не надо.
