Сергей Сергеевич вспыхнул.
– Я… жаловался?.. Сергей Семенович, видимо, не так понял.
– Он понял именно так, как следовало понять. Я пошутила, назвав это жалобой, но вы имели право и жаловаться… Я действительно не права пред вами, тысячу раз не права! Я вела себя как легкомысленная девочка, и вам ничего не оставалось, как пожаловаться старшим.
– Повторяю, Сергей Семенович… – снова хотел объяснить князь.
– Выслушайте меня до конца! – не дала она ему окончить фразу. – Я говорю это не с насмешкою и не с упреком, а совершенно искренне и серьезно. Но у меня есть и оправдание. Я все свое детство и раннюю молодость прожила в захолустье, в деревне. Понятно, что Петербург произвел на меня ошеломляющее впечатление. Но в течение года траура я могла пользоваться только крохами наслаждений, которые предоставляет столица. Год минул, и у меня окончательно закружилась голова в этом омуте удовольствий. Этим объясняется, что я забыла, что есть человек, который с нетерпением ожидает этого срока, чтобы услышать от меня обещанное решительное слово… Простите меня, князь!
– Помилуйте, княжна, – и Сергей Сергеевич припал к ее руке долгим поцелуем.
– Повторяю, вы были правы, обратившись к дяде с просьбой напомнить мне о моей священной обязанности.
– И это – ваше решительное слово, княжна? – с дрожью в голосе спросил Луговой.
– Вы мне верите, князь? – вдруг спросила его княжна.
Сергей Сергеевич несколько мгновений молча смотрел на нее вопросительно-недоумевающим взглядом и наконец произнес:
– То есть как? Конечно, верю.
– Только при условии веры в меня я могу говорить с вами совершенно откровенно. Ваш ответ на мой вопрос не убеждает меня, но, напротив, доказывает, что вы колеблетесь. Я веду с вами не светский разговор, нет, мы решаем свое будущее. Поэтому я должна получить от вас твердый и уверенный ответ на свой вопрос. Я поставлю его в несколько иной форме, предложу вам вместо одного вопроса два: первый – любите ли вы меня по-прежнему?
– Да разве вы можете сомневаться?.. По-прежнему!.. – с искренней горечью повторил князь. – Больше прежнего.
– Тогда второй вопрос: верите ли вы любимой вами девушке?
– Безусловно, – твердо и решительно ответил князь.
– Теперь я могу говорить. Я люблю вас по-прежнему, – произнесла княжна и остановила на Луговом ласкающий взгляд.
– Княжна!.. – весь просияв, воскликнул Сергей Сергеевич и, завладев ее рукою, стал покрывать ее поцелуями.
– Я видела много молодых людей, я изучала их и не нашла среди них достойнее вас, но не по внешности, а по внутренним качествам. И я решила, что буду вашей женой, но…
Княжна Людмила остановилась и пристально посмотрела на Сергея Сергеевича. Его неотступно устремленный на нее восторженный взгляд вдруг омрачился.
– Князь, я молода, – почти с мольбой в голосе продолжала она, – а между тем я еще не насладилась жизнью и свободой, так украшающей эту жизнь. Со дня окончания траура прошел с небольшим лишь месяц, зимний сезон не начинался; я люблю вас, но вместе с тем люблю и этот блеск, и это окружающее меня поклонение, эту атмосферу балов и празднеств, этот воздух придворных сфер, эти бросаемые на меня с надеждой и ожиданием взгляды мужчин. Все это мне еще внове, и все это меня очаровывает.
– Но и по выходе замуж… – начал было князь.
– Вы хотите сказать, что этот блеск и эта атмосфера останутся. Но это – не то, князь! Вы, быть может, теперь, под влиянием чувства, обещаете мне не стеснять моей свободы, но на самом деле это невозможно: я сама буду стеснять ее, сама подчинюсь моему положению замужней женщины; мне будет казаться, что глаза мужа следят за мною, и это будет отравлять все мои удовольствия, которым я буду предаваться впервые, как новинке.
– Чего же вы хотите? Отсрочки? – глухо произнес князь.
– Милый, хороший, – вдруг наклонилась она к нему и положила обе руки на его плечи.
У Сергея Сергеевича закружилась голова. Ее лицо было совсем близко к его лицу, он чувствовал ее горячее дыхание.
– И надолго? – прошептал он, привлекая княжну к себе.
– На несколько месяцев… Милый, хороший, ты согласен?
Это «ты» окончательно поработило Сергея Сергеевича.
– На что не соглашусь я для тебя! Я люблю тебя, – страстным шепотом произнес он и обжег ее губы горячим поцелуем. – Божество мое, моя прелесть, мое сокровище! Благодарю, благодарю тебя.
Он молча продолжал покрывать губы, щеки и шею княжны страстными поцелуями.
– Могут войти, – опомнилась она, вырываясь из его объятий.
– О, Боже, какая это мука! – воскликнул он. – Какое сладкое мучение!
– Я не знаю, как я благодарна тебе за это доказательство любви, – продолжала Людмила, – за то, что ты так страшно балуешь меня и главное, что этим баловством доказываешь, что понимаешь меня и веришь мне.
– Я люблю тебя!
– Но мы не можем всегда играть комедию, раз мы близки сердцем; я должна к тому же вознаградить тебя за те несколько месяцев тяжелого ожидания, на которые обрекла тебя. Не правда ли?
– Что ты хочешь сказать этим, моя дорогая?
– Мы будем устраивать свиданья наедине. В саду есть калитка. Я буду давать тебе ключ. Ты будешь приходить ко мне ночью через маленькую дверь, соединяющуюся коридором с этим будуаром. Я покажу тебе дорогу сегодня же.
– Но это могут заметить, дурно истолковать.
– Ночью у нас нет ни души кругом. Никто не заметит. Ты не хочешь?
Князь не ответил сразу. В его уме и сердце боролись два ощущения. С одной стороны, сладость предстоявших дивных минут таинственного свидания, радужным цветом окрашивающих томительные месяцы ожидания, а с другой – боязнь скомпрометировать девушку, которую он через несколько месяцев должен будет назвать своей женой. Однако он понял, что молчание может обидеть ее. Первое ощущение взяло верх, и он воскликнул:
– Это, с твоей стороны, безумие, но оно пленительно!
– Пойдем, я покажу тебе дорогу. – Княжна отодвинула ширму, отперла стеклянную дверь и провела его коридором до входной двери. – Я буду в назначенный день оставлять эту дверь отпертою.
Сергей Сергеевич шел за нею, как в тумане, всецело подчиняясь ее властной воле.
«Это – безумие, это – безумие! – неслось в его уме. – Но если это откроется, то лишь ускорит свадьбу!»
Натолкнувшись на это соображение, Луговой не только успокоился, но даже обрадовался этому «безумному» плану княжны.
Они снова вернулись в будуар.
– Ты доволен? – спросила Людмила.
– Конечно, дорогая моя! Как же я могу быть не доволен возможностью провести с тобою совершенно наедине несколько часов?
– Так сегодня же, в полночь, – и княжна, подойдя, отперла один из ящиков стоявшей в будуаре шифоньерки и, вынув ключ, отдала его Луговому.
Он взял ключ и бережно, как святыню, положил в карман.
– Завтра ты заедешь ко мне с визитом и незаметно для других, если будут гости, передашь его мне.
– Хорошо, благодарю тебя, моя милая! – и князь снова привлек ее к себе.
Если бы мог он заподозрить, что при таких же условиях получал этот же ключ граф Свенторжецкий, хотя, как мы видели, свидания последнего с княжной до сих пор носили далеко не нежный характер.
Луговой уехал, сказав с особым удовольствием княжне Людмиле «до свидания».
«Как он хорош, как он мил! – думала она, проводив своего жениха. – Он лучше всех. А граф? – вдруг мелькнуло в ее уме, причем она вспомнила не о графе Свенторжецком, а о графе Свиридове. – Нет, нет, я люблю князя! Никого, кроме него! Я буду его женой».
Однако чем более она убеждала себя в этом, тем настойчивее образ графа Петра Игнатьевича носился пред ее духовным взором.
«Он также хорош! Он тоже любит тебя!» – нашептывал ей в уши какой-то голос.
– Нет, нет, я не хочу, я люблю князя, – отбивалась она.
«Но князь обречен. Он должен погибнуть. С ним погибнешь и ты», – продолжал искуситель.
Девушка со слов покойной княжны припомнила все случившееся в Зиновьеве.
«Ведь он сказал, что в тебе видна холопская кровь!» – нанес ей последний удар таинственный голос.
Все лицо ее при этом воспоминании залилось краской негодования. А она только что поцеловала его!
X. ТРОЙНАЯ ИГРА
«Я покажу тебе, князь Луговой, холопскую кровь!» – припомнила теперь Татьяна Берестова, княжна-самозванка, свою угрозу по адресу Лугового, произнесенную ею в Зиновьеве.
Ее увлечение князем боролось с этим воспоминанием.
Под влиянием злобы на Сергея Сергеевича она усиленно кокетничала с графом Свиридовым.
Еще и там, в Зиновьеве, князь Луговой нравился девушке гораздо более, чем граф Свиридов, но она не могла простить первому нанесенное оскорбление, до сих пор вызывавшее на ее лице жгучий румянец гнева, и она убеждала себя в превосходстве графа Петра Игнатьевича над князем Сергеем Сергеевичем.
То же произошло с нею и в Петербург, после описанного нами свидания с князем Луговым, во время которого она подтвердила данное княжной Людмилой Васильевной слово быть его женой. Она то чувствовала себя счастливой и любящей, то вдруг, вспоминая нанесенное ей князем оскорбление, считала себя несчастной, ненавидящей своего жениха.
