— Говорят, адаптация может длиться до двух лет.
— Так к этому времени истечет срок командировки.
— Ну так ее можно всегда продлить, если уж тебе так хочется пройти весь курс адаптации, — предложил Еремеев. — А потом так же болезненно будешь чувствовать себя р Москве, отвыкая от «полярки».
Об этом разговоре я постепенно стал забывать, потому что наступал полярный день, в течение которого солнце немилосердно светит со всех сторон света, и ко мне пришла бессонница. Правда, утром-то я кое-как поднимался, но к обеду так уставал, что после обеда приходилось «прихватить» в постели пару часиков сна. Но если ты поспал днем, то ни за что не сможешь сомкнуть глаз ночью. И так «на колу мочало, начинай сначала».
Старый полярник, метеоролог из Мурманска Борис Иванович Синицын тоже советовал не насиловать организм и спать тогда, когда он этого хочет. Признаюсь, я последовал его совету и стал чувствовать себя намного лучше. Правда, иногда приходилось находить себе занятие ночью, которую ночью можно было назвать с большой натяжкой, потому что из-под плотных жалюзи пробивался такой яркий солнечный свет, которого нет в самый яркий солнечный день в Африке.
Потом я пришел к выводу, что требовать соблюдения режима дня в условиях, когда главной задачей является решение вопроса о выживании, было бы неразумно. Выполнение самой простой бытовой задачки, о которой на материке вообще не задумываешься, требует на Шпицбергене зачастую колоссальных затрат энергии и времени. Отвести ребенка в детский сад, когда ветер со снегом сбивает тебя с ног, — это уже подвиг.
Я снял с повестки дня требование о соблюдении европейского режима дня и настаивал только на том, чтобы порученная работа была сделана в срок и качественно. Это не у всех получалось, для некоторых вообще «упорный труд был тошен», но в целом точку удалось «раскачать», и определенные положительные сдвиги все-таки стали постепенно ощущаться.
Наши опасения не оправдались: Э. лучше работать не стал.
Шпицбергенская разведывательная проблематика входила составной частью в глобальную арктическую тему, поэтому мы внимательно отслеживали все, что происходит на архипелаге в части экономической, экологической и научной, и докладывали об этом в Центр. Естественно, мы зорко следили за тем, чтобы с норвежской стороны не наблюдалось поползновений к использованию территории архипелага в военных целях, в интересах НАТО. В начале 90-х годов проблема военного использования Арктики стояла уже не так остро, как в 70—80-х годах, но окончательно с повестки дня еще не снималась.
Шпицберген с точки зрения условий оперативной работы — даже не большая, а маленькая деревушка, в которой всем обо всем известно, поэтому настоящей агентурной работы мы на архипелаге не вели. Все наши связи и контакты были официальными и дружескими. Другими в «полярке» они просто быть не могли. Причем переход от знакомства к дружбе там был намного короче, чем в той же Норвегии, Швеции или Дании. Человек там не знает, когда сможет увидеться со своим знакомым в следующий раз, поэтому ценит представившуюся возможность пообщаться и посплетничать за стаканом пива, рассказать и одновременно услышать что-то для себя новое, познавательное.
Оперработник заявил контакту, что наши компетентные органы не занимаются компрометацией иностранных граждан, а сообщенных контактом данных пока для этого недостаточно.
Парадоксально, но факт, что, работая на «краю Ойкумены», я значительно чаще встречался с крупными политическими деятелями, нежели когда я работал в скандинавских столицах. Причем если в Копенгагене или в Стокгольме я и сталкивался раз в год лицом к лицу с местным членом правительства, то только для того, чтобы перевести ему с русского языка фразу посла или пожать на приеме руку. Не больше того.
На Шпицбергене же я регулярно, не реже одного раза в месяц, получил возможность иметь в качестве своего собеседника либо министра труда Норвегии, либо председателя внешнеполитического комитета стортинга69, либо председателя парламентской группы партии Центра, либо еще какую-нибудь важную персону с политического Олимпа Осло. Многочисленные делегации из норвежской столицы, выполнив свою миссию в Лонгй-ербюене, считали своим непременным долгом посетить советские поселки и воочию убедиться, чем мы живем, дышим, как сотрудничаем с сюссельманом, какие проблемы решаем.
Беседы, как правило, получались интересные, содержательные и достаточно длительные. Консул и я не скупились на угощение, поэтому приемы проходили на «высшем уровне» с обоюдной пользой для всех участвующих сторон.
Источник сказал объекту: «Здравствуй, Джонсон», на что последний ответил: «Здравствуй, источник».
Запомнился единственный за мою командировку «большой» прием по случаю 74-й годовщины Октябрьской революции. Советского Союза уже не было, но консул решил, что прием нужно было проводить все равно, потому что «не проводить неудобно». Поскольку другого государственного праздника у новой России еще не было, то воспользовались старым. Где можно было проводить прием в государственный праздник страны, которой уже не было? Только на Шпицбергене.
В Лонгйербюене уже был новый губернатор О. Блумдаль, и мы с нетерпением хотели посмотреть на него вблизи, познакомиться как следует и установить по возможности дружеский контакт.
Новый сюссельман не разочаровал наших ожиданий. Он прибыл в сопровождении большой делегации на собственном корабле. В темную полярную ночь в консульство ввалилась толпа празднично одетых сотрудников конторы губернатора, администрации «Стуре Ношке», пастор Бъерн (Миша) Серенсен с супругой, врач, горный мастер и многие другие члены лонгйербюенского общества с женами, а также высокопоставленная делегация норвежского МИД во главе с послом по особым поручениям Яном Арвесеном.
Боже мой, что это был за прием! Было великолепное угощение, спичи и ответные тосты, танцы русские в исполнении переводчика Сверре Рустада, танцы норвежские в исполнении дипломатов консульства, танцы общие с песнями и без оных. Сам сюссельман пустился в пляс и так «оторвал» цыганочку с женой директора рудника Натальей Соколовой, что сразу завоевал все симпатии русской части.
Посол по особым поручениям Арвесен, не желая отставать от Блумдаля, расстегнул фрак, сбросил его на пол и стал на коленях делать «выход» перед покорившей его женой секретаря консульства Аллой Таратенковой. Это было что-то!
Стены дрожали от украинских, русских и норвежских голосов, подхвативших «Катюшу», а потом «Из-за острова на стрежень», а пол гудел от дружного топота более сотни ног, вот-вот готовый провалиться вниз. Во всем была такая искренняя непосредственность, такая истовая упоенность, что мне почему-то пришла в голову гоголевская сцена из «Мертвых душ» с описанием провинциального бала у губернатора и крылатая фраза классика: «…и пошла плясать губерния!» Но сам я тоже находился под влиянием охватившего всех настроения.
Вероятно, мы все присутствовали на последнем приеме в российском загранпредставительстве по случаю годовщины революции…
Время было глубоко за полночь, но никто из гостей не хотел уходить. Пришлось сюссельману употребить власть и напомнить гостям о долге вежливости. Разгулявшиеся «норги» стали нехотя одеваться, а когда настала минута прощания, сердце главного врача лонгйербюенской больницы не выдержало, и он стал опять раздеваться. Он поверил шутливой фразе Еремеева о том, что желающие могли остаться в консульстве на всю ночь.
— Я не хочу уезжать домой! Я хочу остаться с моими русскими друзьями! — заявил он, чуть не плача.
Его как ребенка пришлось уговаривать старшему полицейскому Юнссону и заботливой супруге.
Норвежцы пригласили нас на ответный прием, традиционно устраиваемый губернатором в предрождественские дни. На этот прием наша делегация приехала с подарками, заранее зная, что норвежцы тоже приготовили подарки для нас. Прием этот проходил в аналогичной дружеской и непринужденной обстановке, все много пели, танцевали и веселились от души.
Вспомнив новогодние вечера в посольствах в Копенгагене и Стокгольме, я придумал несколько юмористических сценок-рассказов, перевел их на шведский язык и выступил с ними перед норвежцами. Рассказ был выдержан в документально-телеграфном стиле: я пародировал переписку губернатора с Осло по вопросам взаимоотношений с русскими на Шпицбергене и сорвал громкие аплодисменты. О моем выступлении на приеме узнал убывший уже со Шпицбергена Л. Элдринг и попросил меня прислать ему текст в Осло. От норвежцев я после услышал, что рассказ был «пущен» им по сотрудникам министерства юстиции и имел успех.
Вообще в полярной обстановке, вдали от мировой цивилизации, обычные веши и события приобретали на Шпицбергене несколько иную, более эмоциональную, что ли, окраску. Помнится, вместе с курирующим руководителем Центра, приехавшим в командировку на Шпицберген, мы прилетели в поселок Пирамида и пошли знакомиться с местными достопримечательностями.
